Мое увольнение связано с давней историей. Когда Николай Кропачев стал ректором СПБГУ, он сразу стал, так сказать, наводить порядок во вверенном ему учреждении. С его точки зрения, преподавание прав человека может происходить только на юрфаке. Он вообще меня все время называл "социально безответственным лжеюристом", который дерзает читать студентам про какие-то "оранжевые революции". Однажды ректор целый час на меня потратил на ученом совете, рассказывая, как некоторые социально безответственные лжеюристы растлевают студентов рассказами о правах человека. В другой раз, на заседании Попечительного совета Смольного тогда института, вообще просто грубо прервал меня на рассказе о практике студентов по правам человека, заявив, что "неюристы практику по правам человека проходить не могут".

Есть научная традиция, которая определяет права человека широко - не как юридическую технику, а как сложный комплекс вопросов философии, антропологии, социологии. То, что ректор с этой традицией не знаком, показывает некоторые пределы его образования.

Но больше всего его всегда раздражали мои публичные выступления. Он, может, и пережил бы права человека, читаемые "лжеюристом", если бы я время от времени не говорил какие-то гадости в СМИ. Я в Питере публичный человек и время от времени по своей специальности (толерантность, права человека) даю комментарии прессе. Особенно, конечно, его взбесила история с комментарием для New York Times.

Видимо, отчасти в связи с этим была предпринята попытка закрепить в трудовом договоре положение, что сотрудник СПбГУ не может ничего комментировать без разрешения руководства. Коллеги с филфака стали протестовать, я активно поддержал эту позицию, говорил всем: не подписывайте договор, это грубейшее нарушение Конституции, ректорат берет на себя функции цензора.

Особенно г-ну ректору не понравилось, когда я раскритиковал его логику применения закона об экспортном контроле. В этом законе есть секретная, мало кому известная часть. Там речь идет о том, что надо контролировать контакты с иностранцами, чтобы не допустить утечки данных об оружии, технологиях. Но у Кропачева логика такая, что, поскольку в законе нет исключений, то и мы должны отчитываться о контактах с иностранцами, визитах, обменах, подарках. Я сказал, что это глупость - применять это дело в университете, и с тех пор как-то у нас не сложилось.

Все последние события показывают, что он долго готовился меня отстранить. У меня в декабре истекал договор, должен был состояться новый конкурс. Перед этим конкурсом меня умудрились пропустить через четыре ученых совета. У нас факультет требует двойного согласования, у меня же было четыре совета вместо двух. Сначала мне перенесли ученый совет с декабря на январь по письму некоего профессора-цивилиста, который спрашивал, что это за нахал с исторической степенью читает права человека. Это письмо ректор зачитал на ученом совете, где нужно было принимать решение о моем одобрении в качестве сотрудника. Это письмо мне не показывалось, никто кроме ректора его не видел, но оно стало причиной переноса совета на месяц. Когда же пришло время дополнительного обсуждения на юридическом факультете, выяснилось, что откуда-то всплыли результаты экспертизы моих программ, которая проходила два года назад и результаты которой были неизвестны не только мне, но и руководству факультета

Я тем временем получил стажировку в Национальном фонде поддержки демократии (NED) и уехал в Вашингтон, потому что не знал, чем все это кончится. И был прав, потому что, когда я приехал, на большом ученом совете было просто натуральная театральная постановка. Президент университета Вербицкая выступала, говорила, что это мы недосмотрели, у нас тут лжеюристы читают непонятно что. Выступала представитель ученого совета юрфака, который меня (по недосмотру) пропустил, и оправдывалась тем, что они голосовали на самом деле не за меня, а за мои программы, мои программы хорошие, а я... неизвестно.

После большого ученого совета мне рассказывали, что коллеги спрашивали: кто такой Дубровский, почему мы должны за него голосовать? Это был большой цирк.

В конечном итоге я получил положительное решение на этом совете и уехал в Вашингтон, потому что был уже конец января, лекций я не заявлял, нагрузки у меня не было. Уехал и стал переписываться с отделом кадров насчет того, когда я могу подписать договор. В приказе Министерства образования сказано, что тот, кто впервые выигрывает конкурс, должен подписать договор в течение месяца, а для тех, кто не в первый раз (я уже десять лет работаю в Смольном), никакой юридической нормы нет.

Я написал в письме, что отсутствую по семейным обстоятельствам, потому что обсуждать с ними вопрос стажировки в NED невозможно - они просто параноики, считают этот фонд конторой ЦРУ, тем более весеннее обострение, людей надо беречь. Они отказались продлить мне отпуск за свой счет и неожиданно поставили мои курсы (в нарушение всех правил университета, в начале февраля, это когда уже занятия начинаются). Это был красивый ход, я оценил. Они сняли мои лекции с факультета свободных искусств и наук, на котором я работаю, и поставили на три разных факультета, включая юрфак (чем сильно подорвали свою идею о том, что неюрист не может читать права человека), а потом стали требовать, чтобы я их немедленно начал читать. Я указал, что это вообще-то странно: я конкурс выигрывал на факультете свободных искусств и наук, с этими факультетами я не переговаривался, содержание моих лекций не соотносится с их структурой. У Смольного очень специфическая программа. Да и вообще расписание в университете делается в ноябре, а тут лекции ставятся в феврале по звонку из ректората, да еще и с обязательством набрать на них студентов, что для меня особенно неприемлемо, потому что у нас в Смольном в основном курсы по желанию и я ненавижу, когда студентов загоняют палками. Не говоря уже о том, что, на мой взгляд, это грубое нарушение условий конкурса, на котором я баллотировался на преподавателя Смольного, а не на совместителя на трех других факультетах.

А тут приходит на факультет неизвестно кто, читает неизвестно что, тем более на юрфаке вообще очень плохо знают, что такое права человека. (Ну а зачем им? Знаете, что на юрфаке действующий член ученого совета Владимир Путин? Поэтому вы понимаете, какие там права человека...) Там много хороших людей, но они занимаются другим: криминалистикой, арбитражем. В процессе обсуждения я говорю, что не могу подписать сейчас договор, и прошу привести юридическое основание, почему я должен срочно это сделать. Мне отвечают: ах, раз вы отказываетесь, тогда мы аннулируем результаты конкурса, и вообще ваша позиция исключена из штатного расписания, наши деканы сообщили, что сами могут справиться с чтением моих курсов (удивительно, но даже на юрфаке были поставлены мои лекции, а как же "лжеюрист" мог их читать, интересно?).

С точки зрения суда, наверное, можно это интерпретировать как мой отказ, но у меня есть доказательства, что я запрашивал юридические основания для немедленного подписания договора. А потом это их вина, что конкурс перенесли на конец января. Мое положение было неочевидным, и как я должен был планировать свою жизнь?

Кроме того, на меня в процессе пытались собрать протоколы о прогулах, когда я был в Бард-колледже в Канаде, один из протоколов был о шести вечера 31 декабря. Там много живописных деталей, но смысл в том, что это война административной системы против меня.

С историком Иваном Куриллой было так же, только еще отчетливее, потому что ему обещали ставку, он начал готовиться к конкурсу, а тут ставку уничтожают как якобы ненужную. Они врут - у нас по правам человека один преподаватель на восемь курсов. А дело было так: кто-то из коллег пошел с доносом - распечатал с фейсбука Ивана интервью по поводу убийства Немцова и принес в ректорат, сказав, что это кошмар и ужас. Получилась чистой воды политическая расправа. Человек увольняется из Волгограда, перевозит семью, начинает читать, получает высочайшие отзывы студентов - и тут его ставку закрывают. Если в моем случае это долгая история, то у Ивана все связано с реакцией на убийство Немцова - плюс еще (он американист) он давал интервью по санкциям, антиамериканским настроениям. На мой взгляд, это еще и очень сильное послание всем, кто собирается работать в СПБГУ: это плохой работодатель, ему нельзя доверять, его репутация сильно подмочена даже не столько моей историей, а историей именно с Куриллой, потому что у меня случай явно судебный, а у него - просто вопиющее безобразие, безответственное поведение работодателя.

А самое главное в этой истории, что это еще и атака на Смольный, институт, где работает много сильных и независимых коллег. Смольный как институция давно ректора раздражает, была попытка его закрыть несколько лет назад. Тот факт, что это российско-американский проект, учитывая общую антиамериканскую истерику, делает нас непривлекательными для университетского начальства. Оказывается, можно взять у одного факультета ставку, размазать по другим, потом уничтожить. Можно не говорить декану, декан не знал.

Эта система управления университетом как в унитарном государстве монархического типа, где фактическая власть принадлежит ректору с "сенатом", куда входят несколько приближенных лиц. Единственные выборы, которые остались, - это выборы на конкурсе. Нет выборов деканов, нет выборов ректора. Все это уничтожение оставшейся демократии. Смольный оказывался очень неудобным, потому что он неуправляемый и с такими разговорчивыми преподавателями вроде меня и Куриллы. Сложность приведения этого факультета в вертикаль власти рождает такого рода эксцессы.

Так что, помимо моей личной истории, это история институциональная. Попытка придавить, чтобы не возникало ничего так называемого антипатриотического и антигосударственного.