В Москве установлен памятник Егору Гайдару, и это событие, можно сказать, прошло почти незамеченным. Довольно вялые перебранки в Сети, в меру разоблачительные отклики в левой прессе – и все, пожалуй. Похвальные речи и проклятия звучат приглушенно.

Отчасти это связано с тем, что сквер возле Библиотеки иностранной литературы – место не самое заметное. Другая причина, как можно предположить, – ранняя смерть Егора Тимуровича. Смерть, которая плохо сопрягалась с образом бездушного реформатора.

Бессердечные – они ведь живут долго, особенно те из них, кто ради личной выгоды передает драгоценную всенародную собственность в руки олигархов. Или, мечтая погубить Россию и уморить голодом ее многострадальный народ (по указке своих заокеанских хозяев, а как же), злодейски взвинчивает цены на еду и питье. А тут такое дело: трагическая судьба Гайдара заметно отклонилась от образа жестокосердного буржуина, который впаривали людям пропагандисты из самых разных лагерей. Сурковские, красно-коричневые, "яблочные".

Теперь страсти поутихли, но не только потому, что пропагандисты смягчились в сердцах своих, а место для памятника выбрано скромное. Не место, но время определяет сегодня тональность дискуссии. Ибо Гайдар – это уже история.

А с историей надо разбираться, опираясь преимущественно на документы и прочие объективные свидетельства. И если речь идет об экономике, то оценивать состояние народного хозяйства на тот момент, когда фактическим главой правительства при президенте Ельцине стал Гайдар. Задача эта несложная.

Определять экономическую ситуацию в РФ накануне и сразу после распада нерушимого Союза следует одним простым словом – "катастрофа". Ну, а правила поведения при стихийном бедствии, будь то цунами или экономический обвал, общеизвестны. Надо спасаться и спасать все, что можно спасти.

Хотя можно, конечно, ничего не предпринимая, застыть каменным изваянием и горестно, подробно, крупными слезами оплакивать свое прошлое и будущее. Так ведут себя, к примеру, стихотворцы, создавая в кризисные времена стихи и поэмы небывалой поэтической мощи. Проблема лишь в том, что политику, занятому практической работой, лирически пировать во время чумы нельзя.

Действия гайдаровского правительства были подчинены необходимости вытаскивать страну из бездны. Буквально за волосы. Этим оправдываются просчеты и метания, обусловленные тем, что тысячи решений надо было принимать в ситуации постоянного цейтнота и не слишком вдаваясь в частности. Этим объясняются многие тактические ошибки, неизбежные при проведении предельно жесткого стратегического плана. В частности, безжалостная хирургическая стратегия перехода от социализма к рынку, когда страна уже лежала в коме и таблеточки типа "вы попрыгайте, он сам отвалится" не помогали.

Разумеется, Гайдар оказался на своем месте не случайно, а в силу определенных личных свойств, среди которых выделим решительность, компетентность и умение правильно выстроить отношения с президентом. Последнее, пожалуй, было важнее всего. Однако кадровая чехарда в те месяцы носила тот же судорожный характер, что и реформы, и кресло Егора Тимуровича мог занять и кто-нибудь другой. Тот же Явлинский. И тогда не было бы в последующие годы в России более проклинаемого политика, чем Григорий Алексеевич. И не потому, что он был неспособен провести свои, глубоко обдуманные и выстраданные реформы. А потому, что политик, пытающийся оживить полумертвую страну, обречен на "непопулярные меры" и проклятия.

Деваться-то было некуда. Надо было резко поднимать цены на все. Распродавать государственную собственность, которая потом, конечно, потянет на миллиарды, но в начале 90-х стоила три рубля пучок. И были еще сотни предприятий, десятилетиями ковавших что-то железное, не нужное ни мертвым, ни живым, и несчастный многомиллионный народ, согнанный на эти градообразующие заводы. И колхозники, давно возненавидевшие свой рабский труд и давно потянувшиеся в город. И служивая интеллигенция, отбывавшая свои бесконечные перекуры в бесконечных НИИ.

Главная беда заключалась в том, что вот это общество, больное насквозь, надо было перестраивать и реформировать. На языке развалившегося социалистического государства это называлось "ограблением трудящихся", и правильно называлось. С одним лишь уточнением: до состояния банкротства их довел не Гайдар, а то самое государство, которое выстроило для них общество зрелого социализма. С его тотальным дефицитом, рекордными урожаями пшеницы в Канаде и конвейерным производством самых неконкурентоспособных в мире товаров.

Невидимая рука социалистического рынка в начале 90-х крепко держала за горло и население, и гайдаровское правительство, и самого Гайдара. Мы тогда учились дышать все вместе – и министры, и народ. Выжили не все.

Однако двадцать с лишним лет спустя после прихода Гайдара, через четыре года после его смерти уже мало кто спорит о его судьбе и о реформах. Собственно, о реформах и дискутировать нечего. Они закончились, приостановившись на стадии олигархического капитализма, хотя задуманы были для иных целей, но что о них толковать? Зато все больнее ощущаются вот эти государственные пальцы на горле, которые пытались разжать реформаторы. Ведь эпоха Гайдара, вслед за горбачевской, несла с собой еще и свободу, и это было главным ее содержанием, о чем ныне думать довольно тяжело. Как и о том, что под конец жизни Егору Тимуровичу пришлось, вместе с Ельциным, воочию наблюдать завершение очередного исторического цикла в России. Вслед за оттепелью наступили заморозки, и плодами его экономической победы воспользовались совсем другие люди. Они пригласили его на должность "спеца" при авторитарном режиме – он не отказался.

Конечно, монумент разрешили поставить еще и поэтому. Гайдар для них - символ той эпохи, когда они все, начиная с Путина, обогащались, хотя на официальном уровне принято "проклятые девяностые" бранить, причем с пеной у рта. Однако для матери-истории ценен все же реформатор, а не вор, умевший приделать ноги редкоземельным, к примеру, металлам. И если сегодня мы констатируем заметное снижение агрессии в дискуссиях о Гайдаре, то завтра, должно быть, придет пора осмысления его реформ. Трезвых размышлений о России на фоне памятника великому реформатору.