Все познается в сравнении, как бы это сравнение ни хромало, - и в этом смысле революция 2012 года сильно отличается от предшествующих. Отличается по-всякому: и качественно, и количественно. Мало кто из нынешних вождей, учреждающих жизнь в параллельной реальности Координационного совета, всерьез желает умереть на баррикадах или мечтает о гражданской войне. И те, кого они выводят на площадь, в подавляющем своем большинстве не испытывают ни особого революционного подъема, ни революционной ненависти. Иронии, презрения или отвращения к власти - навалом, а стремление перестрелять гадов и погибнуть с именем Навального на устах ощущается гораздо слабей.

Ситуация представляется парадоксальной. Слепящей ненависти хватает в народе, который при путинском капитализме заметно полевел, а после двух чеченских войн еще и проникся ксенофобской идеологией, но это скорее пугает оппозиционеров, нежели вдохновляет на бунты и мятежи. И надо быть Лимоновым, чтобы верить, будто упорное стояние у стен Центризбиркома способно было перевернуть страну. Однако Лимонов у нас один, это экземпляр коллекционный, хотя и на любителя, и в КС он не входит.

Более того. Сами руководители и организаторы митингов на Сахарова и Болотной вовсе не рвутся на трибуну, справедливо полагая, что революционные массы их уже наслушались и больше пока не хотят. То есть подумать только: на дворе 1917, к примеру, год, а Керенского засвистывает даже интеллигенция, и Ленин на броневичке краснеет одинокий, что твой парус: не успел приехать, а уже надоел. И миллионные толпы на Манежной в 1991 году гуляют сами по себе, проклиная Горбачева с Янаевым, но Ельцина, Попова, Станкевича и даже, страшно вымолвить, Гдляна практически игнорируют.

Складывается впечатление, что история, вопреки расхожему мнению, чему-то все же россиян учит. Быть может, впервые за все годы существования государства усваиваются некие уроки и делаются соответствующие выводы. Выводы эти основаны на печальном опыте революций минувшего столетия, который, безусловно, не велит отрекаться ни от Февраля, ни от Августа, но призывает к трезвости в оценке нынешней ситуации и осторожности. Потому что на дворе совсем другая эпоха, которая требует совершенно иных действий, нежели в Феврале и в Августе.

Впрочем, эпоха на дворе, как всегда, небывалая. Слабая и продажная, но очень хорошо вооруженная власть, не ведающая сомнений, когда надо стрелять в народ - будь то Чечня или, если на Марш выйдет обещанный миллион, Москва. Слабая и расколотая оппозиция, которая почти не помышляет о свержении этой власти, ибо силы слишком неравны, но вполне способна оказывать давление на Кремль.

Это давление морального свойства, но если месяцами жестко отслеживать процесс Pussy Riot, то главный вдохновитель этого суда когда-нибудь договорится до "чучела еврея", выставляя себя на посмешище. И если, как мантру, упорно повторять слоган "Свободу политзаключенным!", то собирательный Маркин непременно доврется до сурковых шапок, выставляя на посмешище все силовые органы. А если сделать тему коррупции одной из основных в полемике с партией жуликов и воров, то рано или поздно условный Путин решит, что это главная проблема его режима, и тогда вдруг громыхнут дела "Оборонсервиса", "Ростелекома", Роскосмоса и прочих, выставляющие на посмешище сам режим. Ибо тотальное воровство, распилы и откаты являются государствообразующим элементом путинской эпохи. И надо быть очень впечатлительным человеком, чтобы, подобно Андрею Колесникову из "Коммерсанта", заявить: "Владимир Путин вернулся, чтобы менять страну, которую он до этого строил. Вернулся ломать вертикаль, которая себя изжила. Вернулся возвращать прямые выборы".

Будь его воля, он и дальше укреплял бы свою вертикаль, протаскивая через парламент законы, разрешающие дышать только через раз и в противогазе. Просто он сегодня вынужден считаться с мирным, слабым, расколотым протестным движением, которое к тому же не собирается его свергать и может вполне обойтись без трибун, когда уже давно существуют социальные сети. А революция осознана гражданами как весьма долговременная акция, требующая терпения, мужества, расчета.

Все познается в сравнении, как бы оно ни хромало, и в этом смысле склоки, разразившиеся в собрании оппозиционеров, тоже внушают немалый исторический оптимизм. В конце концов за ними, рассерженными горожанами, учреждающими жизнь в параллельной реальности Координационного совета, будущее, и когда, если не сейчас, определяться с политическими идеалами и союзниками, вычислять провокаторов и вообще закаляться в борьбе. Другая Россия только зарождается, шествие в самом начале, и музыка Революции, которую призывал слушать несчастный великий поэт, звучит еще нескладно и тихо. Ясно лишь, что это совсем иной мотив, куда более веселый и стройный, чем в прежние годы и века.