Внутреннюю эмиграцию принято бранить. Ведь она эскапизм, бегство от действительности.

Вопрос, конечно, в том, кто определяет, что есть действительность. В России это делают внутренние эмигранты (впрочем, и в любой стране у эмигрантов своя действительность). Прежде всего, внутренние эмигранты - по должности ― это правители страны, небольшой слой номенклатуры. Эмигрантского в них то, что они жили и живут в особом мирке и не умеют, а прежде всего не хотят прислушиваться к тем, среди кого жили. Им простительно, потому что в России коренное население изначально желало во власти чужаков. Цари подчеркивали своё происхождение от Рюрика и через него от Юлия Цезаря, князья и бояре хвалились происхождением от "литвы" или "выезжих из орды". Проблема была не в том, приехали или не приехали, а в том, что не желали становиться "своими".

Революция произошла, потому что не говорить на русском языке полбеды, а не слушать, что тебе говорят на русском языке, целая беда. Не слушали своих подданных австрийский и немецкий кайзеры, так и их свергли. Дальнейшие события, однако, развивались по-разному. В тех странах никто не написал бы, как написал Волошин: "С Россией кончено". Это, конечно, было преувеличение. Россия никуда не делась, только вот большинство ее жителей постепенно отправились во внутреннюю эмиграцию. Первыми ― большевики. Они и раньше были внутренними (а часто и внешними) эмигрантами, совпадая с ненавистным царем по уровню глухоты.

Как и Николай II, Владимир Ульянов жил в своем воображаемом мирке. Как получилось, что этот мирок приняли как свой миллионы людей, не так важно. Важно, что сегодня в России большинство - внутренняя эмиграция: президенты и премьеры, министры и судьи, казенные идеологи, политтехнологи, журналисты, пропагандисты и, что самое ужасное, так называемые простые люди. Во внутренней эмиграции пребывают продавщица, которая не здоровается, ученый, который ищет не истины, а покоя, рабочий, который злобится на всех и вся и полагает, что будет лучше работать, если ему будут лучше платить.

Фирменный знак эмиграции ― требование лояльности. В нормальных условиях власть должна быть лояльна к человеку, но если человек ― эмигрант, то он должен быть лоялен к власти. Перевернутый мир! Нормальная жизнь ― это огромное пространство во взаимоотношениях людей между собой и людей с властью, от сотрудничества и соперничества до борьбы и вражды. Для эмигранта жизнь сужается до власти той страны, куда он прибыл, ― во всяком случае, пока он чувствует себя эмигрантом. Вот власть, вот я. Либо я подчиняюсь, либо я должен уехать куда-то еще. Третьего не дано. Того, что нормально, не существует.

Именно такую узость мировосприятия и воспитывала послереволюционная власть ― а теперь эта узость уже самовоспроизводится. Крайняя узость жизненного выбора порождает и крайне узкие механизмы компенсации. У некоторых это агрессия: окружающий мир ненормален, а мы нормальны. Это, скажем так, активные внутренние эмигранты.

Есть, однако, и пассивные внутренние эмигранты, которые не любят положения, в котором очутились, но и не могут ― по разным причинам ― из этого положения выбраться, а лишь увязают в нем. Между тем этим людям нужно оправдывать свое положение уважать, нужно доказывать себе, что сопротивление бесполезно.

В ход идут два аргумента.

Первый ― в защиту себя. Это-де не подлаживание под режим, это особо утонченная форма сопротивления. "Вступлю в КПСС ― так там хоть один порядочный человек будет, я на них повлияю". "Пусть настоятель черносотенец, я на него потихонечку влиять буду, он побелеет".

Второй аргумент ― против тех, кто сумел не покориться (а такие есть, и далеко не всегда непокорность результат сознательного выбора, и уж очень редко она подвиг; чаще просто "так вышло"). "Чистеньким хочешь остаться?!" "Ты предатель". "Один в поле не воин". Логика большинства ― большевизма ― в чистом виде: что-либо сделать можно лишь гурьбой, лишь грязными средствами и лишь при безусловной верности ― а безусловная верность есть верность безусловному мерзавцу и подлецу. Святому всякий будет верен, а ты побудь верным Сталину!

Внутренняя эмиграция есть постоянный самообман ― ведь, в отличие от настоящей эмиграции, внутренняя есть тайна для своего носителя. Внутренний эмигрант убежден, что живет "нормально", он охотно предлагает нормальным обитателям России "убираться" - в Израиль или в Америку. Была бы возможность, внутренние эмигранты даже оплатили бы вывоз из России всех, кто не с ними, ― чтобы ничто не могло подавать сигналы об их ненормальном положении. Только нормальные люди не слишком рвутся эмигрировать. Они просто живут просто в России. Это не означает аполитичности ― это означает нормальное отношение к политике, прагматичное, трезвое, постоянную попытку вернуть всю страну в норму и еще более постоянное усилие самому быть в норме, а не в приспособленчестве, не в лояльности, как и не в ворчании.

Частью нормы является и защита внутренней эмиграции. Она в этом нуждается ― ведь нынче мир такой, что того и гляди кто-нибудь попытается вернуть Россию в нормальное пространство средствами внешними и несколько насильственными. Нет - норма в том, чтобы защищать внутреннюю эмиграцию от расправы, от нашествия иноплеменных, от любых резких попыток привести людей в чувство. Пытаться с ней "покончить" сколько-нибудь насильственными методами означает присоединяться к ней, повторять ту ошибку, которая совершилась в октябре семнадцатого. Просто жить ― открыто в закрытом, по-граждански в эмигрантском, по-человечески в античеловечном.