С согласия автора и адресата мы публикуем письма, полученные одним московским журналистом от его сестры, живущей в Нью-Йорке.

15 сентября

Дорогой мой, я не могу дозвониться до тебя: все линии заняты, и все время короткие гудки. Мы в порядке, как ты знаешь, физически, но как-то подавлены всей этой историей. Башни было хорошо видно от нас, и это было как раз в то время, когда мы с Нюшей шли в школу. Мы смотрели на все это с Шестой авеню, примерно напротив Балдуччи. И все-таки в первый день я была даже как-то спокойней, чем сейчас, как-то голова отказывалась понимать, что случилось. Мы видели, как от башен отпадали маленькие фигурки, и мне так не хотелось верить, что это люди выбрасываются из окон, чтоб не гореть заживо, что я все время говорила себе, что это, может быть, кусочки здания. Город в подавленном состоянии, на улице никто громко не смеется, что тут довольно необычное дело. У всех чувство, что улыбаться неуместно. В среду и в четверг, когда темнело, люди собирались на нашей площади с зажженными свечами, мы с Нюшкой в среду тоже пошли со свечками и сидели там часа два. Девочки студенческого возраста очень хорошо пели, и все пели с ними, очень тихо и, как ни странно, очень чисто - молитвы и всякие песни подходящие, и плакали многие. У нас только сегодня открыли движение, но машин очень мало, потому что низ Манхэттена все равно закрыт, ехать некуда. Бруклинский мост закрыт в обе стороны. На многих столбах и магазинных окнах клеют фотографии пропавших с именами и описанием особых примет - вдруг кто их видел. Они разбирают, разбирают, но почти не находят никого живых, и даже мало кого одним куском. В общем, мы с Микой провели эти три с половиной дня в каком-то смутном состоянии. Мика даже не мог заниматься, вот до чего дело дошло.

Мы вас очень любим, сейчас едем к родителям, которых еще не видели на этой неделе, и как-то было не до дня рожденья. Но вот сегодня поздравим.

Я буду еще завтра до тебя дозваниваться.
Целуем. Я, Мика, Нюшка.

16 сентября

Здравствуй, брат.
Пишу тебе в воскресенье вечером, и сегодня первый день почти нормальной жизни в городе. С площади, на которой стоит наш дом, сегодня в окна доносилась музыка, вечером под окном припарковались семеро этих идиотов-мотоциклистов, которые ездят без глушилок на "Харлей-Дэвидсонах" со своими длинноволосыми девушками и оглушительно "пукают" на весь город, так что дети просыпаются. На вечерней пресс-конференции мэр Джулиани и губернатор Патаки переоделись в костюмы - еще сегодня утром на Патаки была бейсбольная кепка и куртка штатской полиции, а на Джулиани - с аббревиатурой пожарной охраны Нью-Йорка (FDNY - Fire Department, New York).

Первые признаки этого возвращения к жизни я заметила в конце дня в пятницу, когда все еще ходили не только что не смеясь, но даже и не улыбаясь. Ведущий канала АВС Питер Дженнингс, который все эти дни почти не уходил из студии и которому, казалось, уже скоро надо будет не то что спички вставлять в глаза, но поднимать веки, как Вию, - он как-то приподнял углы губ. В субботу на телек поползла реклама, полностью исчезнувшая с начала событий. Впрочем, не было и вообще никаких передач, программ, фильмов, сериалов - ничего кроме круглосуточного по всем каналам репортажа из "эпицентра", как называют тут место, где когда-то стоял Центр мировой торговли, употребляя по-английски термин, обычно применяемый к месту попадания ядерной бомбы - ground zero, "место ноль", "нулевая отметина", что ли.

Пятница была официально объявлена днем траура, в вашингтонском соборе отслужили панихиду, на которой представители всех религий сказали свое официальное слово, там был, как говорили по телевизору со сдержанным удивлением, "просто ху-из-ху" Вашингтона, а плакала только одна очень молоденькая девушка. Лора Буш почему-то все время улыбалась, как на хорошо задавшейся парти (какого это рода?), а президент выглядел, по точному выражению одного водителя, процитированного в "Нью-Йорк таймс", как испуганная мышка. Он после панихиды отправился осматривать место происшествия - заметь, в пятницу. Со вторника все был занят. Человек из его администрации сказал потом, что президент такую уйму времени провел на месте катастрофы, аж час двадцать, а запланировано было всего полчаса. Это был второй его визит в город за время президентства. Когда первый раз приехал в июле этого года, его спросил один журналист, как ему нравится Нью-Йорк, и он ответил: "Чудесный день сегодня!" Техас, что тут сделаешь.

Джулиани вчера в разговоре с журналистом одним говорит: "Мы сейчас чувствуем себя совершенно частью Америки", забавно вышло. Но тут, правда, понаехало много народа из других городов, и какое-то братание произошло между Нью-Йорком и остальной страной, особенно ее провинциальной серединой, консервативной, религиозной, очень американской, любящей оружие, твердые моральные устои и с подозрением относящейся к нашему городу, переполненному иностранцами, интеллигентами, бездомными, криминальным и артистическим элементом, а уж о морали что и говорить. Сейчас в "эпицентре" работают, говорят, пара тысяч человек, разбирают в основном пожарные (которых погибло, представь себе, триста человек, это только нью-йоркских, обломками задавило, удушило ядовитым смрадом, когда башни обрушились), полицейские и бригады добровольцев. Новых добровольцев отправляют обратно, просят не приносить больше пожертвований в виде одежды, еды и т.п. Всем хотелось что-нибудь сделать, люди готовили еду и носили туда, в "эпицентр".

В пятницу дождь пошел, всю ночь и полдня лило, гроза была, все они там промокли, и мне рассказывал наш друг Дима Никулин, 14-летний сын которого, Алеша, работал там четверо суток с Армией спасения, что люди вышли из какого-то дорогого магазина, открыли двери и стали раздавать свитера, брюки, носки и т.п. Нюшина учительница мне говорит позавчера: "Мне так повезло, мне дали делать бутерброды". В первый день вдоль 11-ой улицы, на которой стоит Нюшкина школа, на жаре стояли люди в два-три ряда, ждали своей очереди сдавать кровь в госпиталь Сент-Винсент - не знаю, как ее в метрах определить, эту очередь, но там, наверно, было больше тысячи человек, ужасно много. Тут я первый раз чуть не заплакала, на них глядя.

А так я в первый день была гораздо спокойней, чем потом. Даже когда мы смотрели на горящие башни. Это ведь началось утром. Нюшке в школу к без двадцати девять, но мы, как ты знаешь, всегда опаздываем и поэтому собирались выходить, когда уже было почти без четверти. А день был такой чудесный, солнце, теплынь (как мы помним, в такие-то дни и начинаются войны), и все окна были открыты. И я услышала очень сильный и очень низкий гул самолета, а у нас над домом большие самолеты никогда в жизни не летали, и я с такой тревогой невнятной, как, знаешь, бывает в таких случаях, подумала что-то вроде "вот так они и падают". Ну и пошли в школу. Выходим из подъезда и вижу: мимо идет молодой мужчина в костюме с галстуком, говорит по мобильному телефону и плачет. И стоят люди и смотрят - там уже горела первая башня. Конечно, все думали, это несчастный случай. Пока дошли до школы, загорелась и вторая. В это время уже люди стояли кучками вдоль всей Шестой авеню, а у школы плакала, дрожа, девочка лет десяти, которая видела, как самолет влетел во вторую башню. Дети пошли в классы, а родители стали собираться в кафетерии, и одна мама говорит - "Давайте не уходить из школы, останемся с детьми, может быть, это еще не все. Надо смотреть правде в глаза - на город идет атака". Я еще подумала: "О господи, вечно надо гнать панику". Я все еще не понимала, что произошло.

Телевизор школьный не работал, потому что антенна была на Центре, принесли радиоприемник, и мы, просто как в фильме про войну, вокруг него сгрудились, слышно было ужасно почему-то, но мы разобрали минут через двадцать, что теперь еще один самолет врезался в Пентагон.

Когда я вышла на улицу, первая башня уже упала и вдоль авеню уже везде стояли люди, глядя в одном направлении. Вдруг один парень рядом со мной громко сказал: "О Господи! Молитесь, молитесь за них". Вторая башня еще горела, когда я входила в свой подъезд, и упала, пока поднималась на лифте. Миша сидел у телевизора и только повторял "Боже мой" - на месте башен, так хорошо видных от дома, была дымящаяся огромная дырка.

А потом были три дня, которые мы провели в таком состоянии, которое бывает, когда у тебя умирает родственник. С утра просыпаешься и вспоминаешь. Выходишь в город, а там на улице никто громко не смеется, что тут и само по себе довольно необычное дело. У всех чувство, что улыбаться неуместно. Со среды каждый день, когда начинало темнеть, люди собирались на нашей площади с зажженными свечами, и мы с Нюшкой в среду пошли со свечками, и сидели там часа два. Девочки студенческого возраста запели, и все постепенно стали петь с ними, очень тихо и, как ни странно, очень чисто - молитвы и всякие песни подходящие, и плакали многие. У нас только в пятницу открыли движение (ниже 14-ой улицы не пускали транспорт), но машин очень мало, потому что низ Манхэттена все равно закрыт, ехать некуда. Бруклинский мост до сих пор закрыт в обе стороны.

На столбах, окнах магазинов, пиццерий, на почтовых ящиках - везде, клеют фотографии пропавших с именами и описанием особых примет - вдруг кто их видел. Люди на всех фотографиях улыбаются: то девушка в фате, то папа с ребенком. К одному такому листу была прикреплена записка: "Джерри! Я знал тебя ребенком, когда ты был в летнем лагере, не видел тебя пятнадцать лет и сейчас узнал твое лицо на фотографии. Спаси Бог твою семью и друзей". По всему городу в разных местах люди ставят на землю свечи, втыкают цветы в заборы, пишут на длинных листах бумаги, которые скотчем прикреплены к асфальту у нас, например, на площади, и недалеко на Юнион-сквер тоже. Пишут очень много о том, что только не надо отвечать ударом на удар. Все очень боятся какой-нибудь глупости, нашего ответа Керзону, бессмысленной бомбежки.

Дописываю тебе уже в понедельник. Над "эпицентром" все еще стоит огромное облако мелкой как мука пыли, и он весь дымится - там внутри все время снова и снова разгорается огонь. Как только убирают большие куски, образуются воздушные "карманы" и огонь вспыхивает заново. На сегодняшний день вывезли сорок тысяч тонн обломков, и это, как сказал сегодня Джулиани, возможно, двадцать процентов всего, что предстоит сделать. Они разбирают, разбирают, но со среды уже не находят никого живых, и даже мало кого одним куском. Пропавших больше пяти тысяч, а опознанных что-то около двухсот всего, кажется. Части тел складывают в черные мешки и в рефрижераторах отправляют куда-то, где будут опознавать, что может занять, как они считают, по крайней мере, пару месяцев.

Я сегодня туда ходила - то есть до улицы Канал, дальше которой все еще перекрыто и не пускают не только машины, но и людей. Там я видела, как собираются в одном месте люди, которых не пускают в их дома, находящиеся в "зоне". Некий сталкер объявляет в мегафон: "Улица такая-то, дома такой-то, такой-то и такой-то". К нему подходят семь-десять человек, и он их такими маленькими группками везет на машине к ним домой. А обратно идут люди, как правило, с одной-двумя сумками, взяв, видимо, самые необходимые вещи. Вдоль Гудзона движение открыто только для машин, едущих туда и оттуда, в основном огромные грузовики и специальные ремонтные машины, а вдоль этой дороги, с которой открывается самый лучший вид на "эпицентр", стоит бешеное количество машин всех мыслимых телекомпаний мира. Я пока шла, обогнала дядечку в форме рабочей какой-то, он мне, слышу, говорит: "Ходили туда, снимали?". Я говорю: "да", со стыдом некоторым. Он говорит: "В эпицентр?" "Нет, - отвечаю, - туда не пускают". - "Да вам и не надо бы там быть". "А вы там были?" - спрашиваю. Он говорит: "Я там провел первые две ночи, и я не хочу возвращаться. Это ужасно".

Что же, жизнь продолжается - завтра мне на работу, а времени черт знает сколько. Спокойной ночи, или доброе утро, у вас уже совсем не рано.
Целую, сестра.

Акт второй. Катарсис - Грани.Ру, 17.09.2001
Огни большого города - Грани.Ру, 17.09.2001
И был вечер, и было утро: день третий - Грани.Ру, 14.09.2001
Нью-Йорк после катастрофы: фотографии
ТЕРАКТ В НЬЮ-ЙОРКЕ: ГОРЯЧАЯ ЛИНИЯ И СТРАНИЦА СОБОЛЕЗНОВАНИЙ