Фото Светланы Островской, слушательницы Школы общественного защитника

Первая мысль: как же не хочется оказываться в традиционном хороводе "Помню, как мы с Сережей..." Это ведь не про него! Но почему нет? С тех пор, как мы познакомились на Болотном деле, я всегда видел его среди людей. Они его любили - невозможно было не влюбиться, хотя и злил порой упрямством. И он их, если принимал, то - всем сердцем, каждого, кто оказывался рядом, в одном строю или случайным попутчиком. А люди вокруг были чаще всего тоже не случайные - жизнь ужесточалась на глазах, и чтобы оказаться в этом строю, нужно было все больше смелости и веры. У него их было столько, что хотелось пристроиться рядом - может, и тебе перепадет, и он действительно делился всем этим до бесконечности, а у самого все никак не убывало. Убывать стало только совсем под конец, и я начал чувствовать в нем безумную усталость и подступающую безнадежность.

Если бы он сам был рядом, а я стал бы отнекиваться - мол, что я буду писать о таком человечище, да кто я такой, и десятой доли не сделал в сравнении - уверен, он бы сказал: "Ну ладно, родной, понимаю, дурацкое занятие, давай я сам напишу про себя, надо так надо, куды ж деваться!" Потому что если оказался вдруг в таком месте и времени, то изволь делать что должно, и будь что будет. Такой вот он был - человек чести и долга. Иногда даже слишком, как мне казалось. Даже больше - человек Судьбы в каком-то античном понимании. А он все Аввакума повторял: "Долго ли нам, Петрович, еще мучиться? - До самыя до смерти, Марковна, до самыя до смерти!"

Он умел любить, быть другом и защищать. Потому и остался для большинства знавших его Защитником. В Болотном деле - сперва Андрея Барабанова, в большом "процессе 12-ти", потом Вани Непомнящих. Потом, уже будучи в "Руси сидящей", - и других обвиняемых, и массы "административников", сотнями задерживаемых на каждом митинге. И наконец - учителем защитников в им же придуманной Школе общественного защитника. Эта идея и это движение возникли тоже во время Болотки, когда вдруг вспомнили о почти мертвом законе, дающем возможность любому (а не только профессиональному адвокату) выступать полноценным защитником в уголовном процессе. Нас, непрофессионалов, за адвокатским столом Болотки собралось немало. Потом, после приговора, Сергей совершил еще один немыслимый прорыв: умудрился распространить права защитника на весь период заключения после приговора. И первый начал мотаться по колониям, а за ним и другие. В начавшую работать школу потянулись активисты и родственники подсудимых, обнаружившие, что имеют реальную возможность помогать своим сидельцам.

Он умел любить и ненавидеть. Поражало, что любил людей, а ненавидел все больше явления. Как-то не чувствовалось в нем ненависти ко всем этим судьям, приставам, омоновцам и даже тем, кто над всеми ними. Усматривал разницу между простым служакой и особым людоедом. Общался с ними спокойно и с достоинством. К мерзавцам не ненависть проявлял, а скорее презрение и брезгливость. В этом был настоящим аристократом, этого слова, впрочем, не употребляя, но и не забывая рассказать о своей родословной, от викингов идущей и насчитывающей немало ученых, врачей, военноначальников и прочих славной судьбы людей.

А ненавидеть зло ему, брату известного диссидента, было за что. Кажется, он долго ждал своего часа, и вот он пробил на Болотной. И Сергей устремился в бой без страха и упрека. Казалось, он хочет защитить своей костистой сутулой спиной всех невинно пострадавших от российского "правосудия". После очередного заседания суда шел в Александровский сад, где его маленькая реставрационная компания подрядилась чинить кованые ворота и обновлять фонари. "Как я в роли коррупционера? - смеялся. - Это правда смешно, что больше не нашлось специалистов по историческому литью и ковке и они вынуждены меня терпеть!" Он шел туда со значком "Комитета 6 мая" на груди согласовывать проекты с какими-то ФСОшными чиновниками, и те старательно отворачивали морду от его лацкана, но действительно терпели до поры. Потому что перед тем как стать Защитником, он уже давно был Специалистом. Он успел поработать архитектором, занимался разработкой проектов исторических охранных зон в разных городах, реставрировал Саровский монастырь и много чего еще.

Говорили мы с ним чаще не о политике и правозащите (хотя куда ж без них), а о Карелии, которую он исплавал и исходил в экспедициях вдоль и поперек, а я - только слегка, об архитектуре и реставрации, о русской истории, о книгах. Вернее, он рассказывал, а я слушал. Только в самые последние годы, попутешествовав по Юго-Восточной Азии, я наконец обзавелся знаниями, которых у него не было, и мог с ним чем-то поделиться. Он слушал, но фыркал: не наше это все, далекое слишком! И жару не переносил: идеальная погода, говорил, плюс 15, не больше. Ну конечно - викинг!

Он пересказывал целые куски из удивительной книги, которую успел издать совсем незадолго до смерти. Книга должна была быть об истории русской архитектуры, но оказалась - об истории Руси. У него был свой взгляд на историю, как и на все остальное, впрочем. Он бесконечно цитировал летописи, в которых копался многие годы. Мы с женой обожали прогуляться с ним по Москве - его не нужно было "раскручивать" на экскурсию, он заводился с полоборота, и лились истории вот про этот дом или вон ту церковь.

Но это все не то. Не живое - только слова. А Сергей был очень живым. Яростным и азартным. Упертым. Увлекающимся. Твердым, как кремень. Нежным и беззащитным. Красивым. Смешным. Человеком. И просто очень больно, что его нет.

Сергей - не первый павший из "болотного братства". Тамара Лежнина, составившая с ним основной тандем в раскрутке и проведении общественного расследования событий на Болотной, боровшиеся за свободу болотников Виталий Заломов, Эля Ганиева, Юрий Емельянов - все они были далеко не стариками. Будем помнить.

Прощание с Сергеем Шаровым-Делоне пройдет 9 ноября в Сахаровском центре (Земляной вал, 57, стр. 6, второй этаж). Начало в 12 часов.