Эту "лав-стори" еще не раз расскажут в книгах и фильмах, и в каждой новой версии вранья будет больше, чем в предыдущей. Потому что никакой "лав" в этой "стори" не было. "Левински была на седьмом небе от счастья", - записал в протоколе агент ФБР показания Моники об их первом интимном свидании. К концу романа президент из "красавчика" и "проныры", как окрестила его она, превратился в заурядного бабника, как всякий бабник, трусливого, озабоченного и склонного к перверсиям. "Я влюбилась", - сказала она большому жюри присяжных, отвечая на вопрос, почему она опять вступила в связь с женатым мужчиной, хотя ее первый опыт принес ей столько боли. "Что-что? Я не расслышал", - переспросил туговатый на ухо присяжный. "Влюбилась!" - упрямо выкрикнула она. "И что же, продолжаете любить его до сих пор?" "Не знаю... после понедельника – не знаю..." В понедельник президент заявил народу, что не состоял в интимной связи "с этой женщиной". "Эта женщина" ее добила.

Когда он, выгораживая себя, опубликовал частные письма женщины, которую пытался соблазнить, когда свора президентских адвокатов рыла носом землю, изображая Монику нимфоманкой с патологической склонностью к эротическим фантазиям и не было такого подлого трюка, который бы они не применили против нее, публика понемногу стала понимать, что перед ней совсем не джентльмен. Что же оставалось? Стареющий плейбой, неутомимый самец, срывающий цветы удовольствия, не думая о последствиях. Тоже образ по-своему привлекательный, но видеодопрос разрушил и его. Миру предстал жалкий неврастеник, лишь по недоразумению оказавшийся в кресле лидера супердержавы, чья мужская состоятельность и та сомнительна.

Она не умела ответить на вопрос, почему она не отказала президенту. Хотелось бы, черт побери, посмотреть на 22-летнюю девушку, которая отказала! Она лепетала, что члены большого жюри должны узнать ее поближе, что для того, чтобы они ее поняли, она должна рассказать им всю свою жизнь... Присяжных не интересовала ее жизнь. Их интересовали детали каждого сексуального контакта: кто проявлял инициативу ("я", говорила она), и не пытался ли президент ее остановить ("пытался"), кто из них снял с нее бюстгальтер, а кто трусы ("не помню", говорила она, "они сами сползли", говорила она, "на мне в тот день не было трусов", говорила она), и кто именно расстегнул молнию на брюках президента ("я не сумела, и он помог", говорила она), и предлагал ли ей президент заняться оральным сексом в устной форме или они обходились без лишних слов ("но ведь он же в это время говорил по телефону", отвечала она). Ответы Моники способны увлечь разве что старую деву. Секс с президентом оказался до того убогим, что хочется завыть от тоски: и это – главный мужчина великой страны?

Даже признавшись в "неподобающих отношениях" с Моникой, он изворачивался как мог. Он утверждал, что интиму предшествовала взаимная симпатия; она, еще не зная его показаний, – что отношения развивались в обратном направлении. Проще говоря, едва оставшись наедине с молодой малознакомой дамой, которой он и имени не помнил, президент проворно снял штаны. Оральные упражнения Моники он сочетал с телефонным разговором. О'кей, неплохо для начала, это было прикольно, но на второй и третий раз все повторилось в точности, и она уже была не на седьмом, а на шестом, пятом, четвертом небе, постепенно опускаясь на землю. Он говорил, что не доводит процесс до конца, потому что хочет узнать ее поближе (какая деликатность!) и вообще давно не занимался этим (бедняжка!). В тех редких случаях, когда он массировал ей влагалище, она умирала от страсти. "Так он довел вас до оргазма?" - "Да! Четыре раза!" Из их показаний получается, что она с ним имела сексуальные отношения, а он с ней – нет. После нескольких встреч она спросила: почему он не задает ей никаких вопросов, разве она не интересует его как личность? Он засмеялся - и достал из широких штанин.

Процедура упростилась до неприличия. Он уже не интересовался ее вагиной и даже не обнажал ее. Но самое главное – это вечная необходимость скрываться. На окнах Овального кабинета нет занавесок, поэтому они предавались утехам в коридоре или ванной, при этом оставались открытыми двери всей анфилады вплоть до приемной, где на страже их уединения сидела Бетти, личный секретарь президента, черная, незамужняя и немолодая, цербер в юбке. "Вы что, за вуайериста меня держите?" - оскорблялся он вопросом большого жюри, зачем понадобилось открывать двери, – перепутал вуайериста с эксгибиционистом. Ну почему же, не только: еще и за фетишиста, засовывающего сигару туда, куда полагается засовывать совсем другой предмет. Разоблачались ровно настолько, чтобы в любой момент, заслышав шаги, быстро привести себя в порядок. Она кусала себе руку в момент экстаза. Заглушая возгласы восторга, он закрывал ей рот ладонью. Ближайшие сотрудники, конечно же, знали, чем занят шеф, и, приближаясь к Овальному офису, зычно выкликали: "Господин президент!" Был случай, когда таким манером их спугнул Гарольд, отличавшийся особо луженой глоткой. Президент мигом, как опытный ходок, подхватился и направился навстречу, едва успев задраить амбразуру. Когда он вернулся, его брюки все еще оттопыривались, а она уже была в полной экипировке и ей стало смешно: сексуальный задор президента выходит из-под контроля, вдруг Гарольд заметил этот кол в штанах! В другой раз в такой же ситуации он сказал, что к нему пришли, и отправил ее через заднюю дверь, но там оказалось заперто, и, повернув назад, она обнаружила, что никто к нему не пришел, а сам он мастурбирует в кабинете помощника.

Чтобы придать своим свиданиям видимость непринужденности и случайности, они договаривались, что она будет околачиваться поблизости от кабинета, а он как бы невзначай выйдет и скажет: "О, Моника, привет! Зайди-ка, поболтаем". Для отвода глаз она таскала с собой папку якобы с бумагами. Теперь из показаний охранников известно, что в своих радиопереговорах они, как и полагается, отслеживали малейшие передвижения президента и отлично знали, кто такая Моника и почему она беспрепятственно шляется там, где стажерам шляться запрещено. Знала и шепталась по углам вся контора. Возможно, именно мания преследования мешала ему эякулировать. Однажды в момент особого вдохновения она подняла глаза посмотреть, как там миленький кайфует, и увидела, что на его лице написан отчаянный страх: за окном Овального кабинета он заметил садовника. Она обрыдалась от злости и бессилия.

После того как советники добились своего и настояли на переводе Моники в Пентагон, встречи стали публичными, а секс - телефонным. Однажды она явилась в нью-йоркский киноконцертный зал "Рэдио-сити" на коктейль по случаю его 50-летия, встала на подиуме впереди него, завела руку за спину и, хулигански улыбаясь, ухватила его за яйца. Пожатие было, впрочем, нежным. Возможно (история умалчивает), в другой руке она при этом держала бокал с шампанским. Сцена оказалась выше понимания членов жюри. Они допытывались: зачем? Вас ведь могли заметить. Ну как же не понять (это не Моника, это я объясняю): если уж заводишь любовницу, так делай это нагло, как Джек Кеннеди, у которого в койке перебывало пол-Голливуда, и вся Америка это знала, и Мэрилин в таком же зале пела порочным голосом Happy Birthday, Mr. President, - ведь ты так хочешь быть похожим на него – так будь!

Прошло девять месяцев, прежде чем они снова смогли уединиться. ("Солнце не светит каждый день", - говорил он, уклоняясь от свиданий.) За это время он был избран на второй срок и твердо решил закрыть тему внебрачных связей. На этот раз президент наконец решился довести дело до конца. (Дорогой, это было классно!) Как он умудрился забрызгать платье? По привычке, что ли, вынул, да не рассчитал? Или, как волк, метил территорию? Скорее всего насмотрелся порнухи и решил, что так и полагается среди приличных любовников. Еще через месяц едва не дошло до совокупления: они потерлись гениталиями. (Ну давай же, родной, я хочу этого!) Это было, видимо, самое сильное ощущение Моники, и это был их последний сексуальный контакт.

Уже понимая, что он не хочет ее возвращения в Белый дом, она смирилась и просила только об одном: найти ей работу в Нью-Йорке. Поматросил – так пристрой девочку в хорошие руки, позаботься хотя бы об этом! Однажды она не выдержала и написала ему, что ей придется рассказать родителям, почему она не вернулась в администрацию. На это он строго сказал, что угрожать президенту - преступление. Между тем кольцо сжималось. Президентские адвокаты разнюхали, что имя Моники фигурирует в списке свидетелей по иску Полы Джонс. Он сказал, что ему это известие "разбивает сердце". Они стали гадать, откуда утечка, она подумала: легче перечислить, кому я не рассказывала, но вслух сказала – никому. Господи, да какой тут секрет, если вхожий в Белый дом друг семьи заявил вдруг тетке Моники: "Ваша племянница была слишком агрессивной", а тетка ему ответила: "Это президент настоящий агрессор", и собеседник не преминул передать реплику по назначению. Он сказал, что если оба будут отрицать связь, то и доказать ничего невозможно. "Кто-нибудь вас предупреждал об ответственности за лжесвидетельство?" - "Нет, никто". (Из показаний большому жюри.)

Президент надеялся, что должность спасет его от скабрезных обвинений г-жи Джонс. Через три дня после этого разговора Верховный суд постановил, что президент должен отвечать по гражданскому иску до истечения срока полномочий. Потом начался весь этот кошмар. Получив повестку на заседание большого жюри, она совсем потеряла голову. К этому времени Бетти уже спрятала у себя в чулане коробку с президентскими подарками (Моника не решилась отдать их все и кое-что все-таки притырила), тщательнейшим образом были вычищены компьютеры дома и на работе (эксперты ФБР легко восстановили стертые файлы). Наконец, она подписала аффидевит – бумагу, равносильную показаниям под присягой, в которой все было так, как он сказал. Всякую деталь своих действий она обсуждала с Линдой Трипп. Линда была вне подозрений. Когда, собираясь куда-то, Моника сняла с вешалки платье от Gap и на нем обнаружились белесые пятна, она сразу поняла, что это такое, а Линда вдруг посоветовала положить платье в банковский сейф – мол, пригодится воды напиться. Никуда она платье не положила, была ошарашена диким советом – зачем бы ей могло пригодиться платье? – но и тут не прозрела. Тем временем Линда собрала все записанные кассеты и отнесла прокурору Кеннету Старру. На следующий день она отправилась на встречу с Моникой в отель "Риц-Карлтон" в Пентагон-Сити с диктофоном, которым ее снабдили агенты ФБР, работавшие на Старра. Получив запись, прокурор немедля отправился к министру юстиции Джанет Рино, предъявил ей улики и получил разрешение на расследование. Пасть удава захлопнулась. В тот же день Монику, приехавшую в "Риц" для очередной встречи с Линдой, задержали агенты ФБР. Ей пришлось пережить несколько ужасных часов в номере отеля. Ей не давали позвонить ни адвокату, ни матери, предлагая вместо этого позвонить президенту и признаться во всем. Наконец, мать примчалась поездом из Нью-Йорка и вызволила узницу. Агенты вежливо сообщили, что Монику никто и не думал задерживать.

В конце концов Клинтон на глазах у всей Америки дал показания большому жюри. Признайся он – дело заглохло бы. Но он уперся. Он не предполагал, что Старр сможет собрать такое количество улик. Монику прокурор обложил красными флажками со всех сторон. Каждый день она с ужасом разворачивала газеты и видела, что Старру известно все. Надо признаваться, детка. Посмотри, что стало с Барбарой Макдугал. Барбара, арканзасская подруга Клинтонов, отбывала тюремный срок за отказ сотрудничать со Старром. Адвокаты составили проект признательных показаний в обмен на освобождение от ответственности за лжесвидетельство. Старру бумага не понравилась. Сделка сорвалась. Моника уехала к отцу в Лос-Анджелес, но и там ее преследовали папарацци. Она сменила адвокатов. Новая команда сумела договориться с прокурором. Адвокаты Полы Джонс допрашивали ее 15 дней. Она корпела над таблицей своих встреч с президентом (в ее личном календаре эти дни были обведены кружками). Фэбээровцы нашли проклятое платье. В доме не осталось ни одного предмета, к которому они не принюхались бы. "Если можно, зовите меня Моника, а не мисс Левински", - жалобно попросила она членов большого жюри, - мне всего 25". "Да, но вы будете мисс Левински и в 29, и в 30 лет", - сказали они. "Если не выйду замуж", - сказала она.

P.S. "Лав-стори" эта еще не стала ни романом, ни фильмом только потому, что этого не хочет мисс Левински. Как-никак, а копирайт принадлежит ей.

P.P.S. Все реплики действующих лиц, заключенные в кавычки, – подлинные.