Я в Твери, в странной гостинице "Оснабрюк"; вообще странный город, вернее, он-то, наверное, нормальный, но я никогда в жизни не бывала в городах, где от центральной улицы идет улица с деревянными домами. Тут (в гостинице) наклонные окна, их заваливает снегом: просыпаешься в полутьме, потому что на стекле лежит снег ровным слоем, расплющивает о стекло лапы. Писать о порнографии здесь смешно и странно - как если бы на детсадовском компьютере или в детской библиотеке.

Естественно, сегодня подводятся итоги конкурса. Забавно: сейчас поняла, что весь конкурс оказался как-то намотанным вокруг цифры 3; если кто-нибудь увлекается нумерологией - пусть сделает далеко идущие выводы. Объявленный в канун 2003 года, с итогами, подводившимися компанией из трех судей в первый день оного года, конкурс оценивал около тридцати работ, большая часть совершенно к чертовой матери не по делу (не по теме, не по размеру, не по формату и просто не по качеству). Особенно тронул нас прекрасный человек (заметь, пожалуйста, дорогой боженька, мою сдержанность и корректность), приславший нам свой роман в формате HTMЛ. Mы искренне надеемся, что когда-нибудь его роман выйдет толстой книжкой и тогда мы возьмем его, свернем трубочкой... В результате я отобрала три в квадрате текстов - перечислять их все здесь не буду, поскольку Новый год и совершенно не хочется как-нибудь обидеть тех, кто в это число не попал, - оценила сама и представила на оценку своим коллегам, Дмитрию Кузьмину и Станиславу Львовскому.

Тексты эти я честно отбирала по следующему принципу: мне хотелось, в соответствии с условиями конкурса, чтобы язык, которым в этих текстах говорится о половом акте между мужчиной и женщиной, был адекватным и простым - не вычурным, не наполненным банальными эвфемизмами, но живым языком, которым могли бы говорить о сексе двое вполне интеллигентных, не слишком циничных и не слишком развязных людей. Естественно, все (или почти все) присланные тексты были не сухими описаниями акта, но имели собственные структуру и сюжет; иногда это затрудняло попытки оценить текст, потому что приходилось усилием отделять "художественное" от "описательного"; иногда упрощало, потому что сюжетная ситуация давала объяснение и оправдание выбранному языку.

В результате мне было очень приятно, что мы все трое, не сговариваясь, дали первое место текстам Рината Ишмухаметова. Присланный им цикл "Тридцать" состоял из трех (заметим) рассказов; каждый рассказ жестко соблюдал условия конкурса (три тысячи знаков, что подчеркивалось в самих текстах). И в художественном, и в описательном плане эти тексты показались нам наиболее адекватным образцом того отношения к теме и того языка, поиск которого так интересовал меня, когда я решила устраивать конкурс. Я не могу говорить от лица своих коллег, но лично мне была очень по душе выбранная интонация, благодаря которой вещи называются своими именами и акт поэтизируется отношением героев друг к другу и к сексу, а не приторной подгонкой эпитетов под анатомические особенности организма. В ходе чтения текстов Рината я очень остро чувствовала, что для меня - может быть, в силу собственного возраста, может быть, в силу моих индивидуальных "точек сентиментальности" -такое простое изложение и простое именование делают секс именно тем, чем его считаю я: немножко смешным, очень трогательным, очень одиноким человеческим занятием.

Тексты Рината публикуются ниже. Я благодарна и ему, и всем вам за участие в конкурсе. Что касается приза - Ринат пишет, что у него есть определенная просьба в случае победы на конкурсе. Эту просьбу мы постараемся выполнить. Даже если она состоит из трех, скажем, частей.

Ринат Ишмухаметов

Тридцать
триптих

1.

Посвящается Ирине

У него была моложавая мама, дочку сама забирала и привозила на своем "москвиче", всегда предупреждала, что едет: наверно, с тех пор, как пришла не вовремя, открыв дверь своими. Повесив трубку, посмотрел на жену, словно извиняясь: видишь, выходные позади, а опять - не успели. Убирали квартиру, ходили на рынок, смотрели допоздна телевизор - и прямо так и заснули, не прикоснувшись даже друг к другу. То есть - прикоснувшись, он - бедром, она - ладонью, так и спали, пока звонок не разбудил и мама не сказала, что выезжает и, значит, будет через полчаса. А ведь казалось когда-то: лежать рядом - обязательно целоваться, ласкать, пальцами по коже, замирать только обессилев. Потом, после свадьбы, впервые стали спать вместе, выяснилось, что не до того: токсикоз, потом - большой живот, налившиеся груди, не погладить, не поцеловать, каждое касание отзывалось болью. Мама спала в соседней, за фанерной стенкой, комнате, а каждое движение аукалось скрипом пружин, заглушавшим их несмелые стоны. Думалось: вот получат отдельную квартиру, и тогда... Сейчас он смотрит на будильник: опять, как в одиннадцатом классе, надо уложиться в полчаса, пока не пришла мама.

Начинают целоваться, сначала неспешно, потом - все более и более порывисто, чуть-чуть прихватывая зубами язык и губы. Какая-то особая нежность в том, что им приходилось торопиться, словно они не жили вместе вот уже три года. Залез к ней под одеяло, приподнял ночнушку, провел рукой вдоль бедер, не задерживаясь на курчавом всхолмии, потому что было еще не время, и так, ладонью снизу вверх, по чуть отвисшему после родов животу, по трогательно выпирающим ребрам, к мякоти грудей. Чуть сжал соски пальцами, она приподнялась и через голову сняла рубашку. Только в этот момент перестали целоваться, и понял, что губы, как всегда, болят от ее поцелуев. Кончиком языка - вдоль шеи и ключиц, но она уже торопит, обхватывает голову руками и тянет вниз, мимо грудей, мимо белесого пуха на животе, мимо пупка, вот уже который месяц все не проколотого, - вниз, вниз, еще ниже. Слез с кровати, опустился на колени, зарылся лицом. Оральное удовольствие, как в кино, солоноватый привкус и тихое щелканье - не то позвонки шеи, не то что-то в неудобно разинутых челюстях. На самом деле - никогда не любил, но старался, помня, что еще в школе потряс, что не как другие, сразу - хлоп-хлоп, а не спеша, как в книжках учили.

Перевернула на спину, сняла трусы, легонько поцеловала. Нижняя губа прикушена, глаза полуприкрыты, и на лице - серьезное выражение, какое у нее бывает только в эти минуты. Села поудобнее, начала раскачиваться, наманикюренными пальчиками легонько, словно в рифму к недавним ласкам, трогая его соски, быстрее, еще быстрее, зная, что, когда он внутри, долго выдержать не может, сразу накатывает горячая волна, сметающая недавнюю нежность, заставляющая сжимать зубы, закрывать глаза и вслепую нащупывать груди, чтобы успеть сжать их в последнем рывке. Когда снова смог видеть, скосил глаза на будильник: кажется, успели.

Тридцать минут.

3000 знаков.

2.

Тридцать лет, тоже мне праздник. Молодость прошла, дальше - только под уклон. Дочка поцеловала в щечку, с днем рожденья, пап, хлопнула дверь, зашумел лифт. Жена, казалось так и не проснувшись, поставила на стол завтрак. С отвращением затянул узел галстука, глянул в зеркало, пригладил щеткой волосы. Скоро придется снимать седые волоски, хорошо хоть краситься не надо. Посмотрел на жену, вспомнил пустой стыдливый тюбик "лондеколора" в ведре и вдруг испытал прилив нежности. Стояла в своем халате, смотрела на него и улыбалась.

- Ладно, до вечера, - поцеловал в щеку, потянулся за пиджаком. Вдруг почувствовал, что обнимает, уже всерьез, а не на бегу, прижимается всем телом, расстегивает рукой молнию.

- Опоздаешь немного, день рожденья ведь.

Пожал плечами, снял галстук, рубашку - обратно на плечики, мягко вынул член изо рта (когда только успела?), искоса кинул взгляд вниз - тут проблем никогда не было, стоит как в юности - аккуратно снял брюки, обнял за плечи, повел в спальню.

Сел на кровать, чтобы снять носки, и тут же снова опустилась на колени и зачмокала. Было неловко сказать, что совершенно равнодушен к минету, точно так же, как неловко было слушать друзей, жаловавшихся, что от моей отсоса не дождешься. Вдруг полюбила последние годы, в молодости никогда за ней не замечал. Привычно отогнал глупую мысль - кто мог научить? - какие любовники, четырнадцать лет вместе, еще со школы. Понятно, что навсегда. Было немного щекотно - и все, но почему-то чувствовал благодарность. Подумал: так и будем стареть вместе. Медленно провел рукой по ее волосам, не расчесанным с утра, но навечно чернеющим своим лондеколоровым цветом.

Подняла лицо, слюна на губах. Залезла на кровать, легла на спину, позвала - иди ко мне. Пристроился поудобней, вошел и только тут вспомнил, что один носок так и не снял. Начал ровные движения вверх-вниз, стараясь не сбиться, очищая мозг от остатков нежности, оставляя только ровный ритм, туда-сюда, вверх-вниз. Только так и удавалось кончить, не думая ни о чем, предоставив телу в одиночку двигаться в пустоте спальни. Услышал слабый стон и начал наращивать амплитуду, торопя первую волну ее спазмов. Руки стали уставать, но знал - если сменить позу, все затянется еще на полчаса. Вверх-вниз, вверх-вниз, не открывая глаз, стараясь попадать в ритм встречному дыханию и качанию бедер. Чуть переместил ладонь и коснулся покрытого страстным, липким потом плеча. Вверх-вниз, вверх-вниз, словно качели, то взлетающие в небо, то с замиранием сердца обрывающиеся к самой земле. Или, точнее, как поршень на нефтедобыче.

Приближение оргазма придало сил, дернулся, стараясь проникнуть как можно глубже. И в тот же момент - волна облегчения, собственный рык, перекрывающий стоны, ответное содрогание. Упал рядом, некоторое время лежал молча и только через минуту понял, что она все еще продолжает гладить его плечо. Перевернулся на бок, уткнулся носом в ключицы, обнял, задел рукой грудь. Лежал неподвижно, чувствуя, что эти 3000 знаков сияют как тридцать именинных свечек.

3.

Памяти деда

3000 знаков, по сто знаков на каждый год, что прожили вместе. Когда тебе столько лет, в прошлом остается куда больше, чем в настоящем или, смешно подумать, в будущем. Сегодня звонил из Москвы сын, поздравлял, шутил, что еще отметят золотую. Засмеялся в ответ, а про себя прикинул - золотая, это сколько же будет: восемьдесят девять? Дочка, конечно, не позвонила, было бы странно, хотя вроде бы давно уже простила развод, сама третий раз замужем.

Постоял у окна, посмотрел, как дымят трубы тракторного на горизонте. Подошла, стала рядом, вздохнула. Тридцать лет. Седые волосы аккуратно уложены, с утра заметил - даже губы, кажется, накрашены. Праздник, да.

Никогда не думал, что она так быстро постареет. Когда разводился, смеялись, что берет в жены молоденькую, а теперь десять лет разницы - куда делись? Шаркая, пошел в спальню, тридцатая брачная ночь, надо попробовать хотя бы. Попытался вспомнить, когда было последний раз, впрочем, неважно. Щелкнул выключателем, разделся в темноте, слышал, как рядом тяжело дышит, с кряхтением садится на кровать. Ее рука в темноте подбирается к исподнему, шарит в складках, теребит бессильно поникший отросток. Тут главное не думать, отвлечься, убедить себя, что чужое заплывшее жиром тело интересней, чем детали собственной физиологии.

Мягко опрокидывает на спину под пушечный скрип пружин, трет руками пустые, обвисшие груди, берет в рот сосок и с изумлением чувствует, как он напрягается. Мелькает мысль: возбуждение или материнский рефлекс? В грудях почти нет веса, висят, как поникший флаг, как использованная тряпка. Темно, но все равно закрывает глаза и вспоминает, какими они были, когда впервые расстегнул на ней лифчик, в той уфимской командировке. Ему представляется, как плоть уходит из них, словно воздух из спущенного шарика, и он неожиданно чувствует нежность. Поднимается кончиком языка вдоль ключиц, скользит по морщинам шеи, добирается до сухих губ, целует. Ляг, шепчет она, и с трудом слезает с кровати. Поцелуи в седых водорослях паха, движения языка вдоль головки. Сообразила все-таки, радуется он, и пытается дотронуться до ее головы, чтобы погладить.

Давай, шепчет она, и ложится на живот. Он помнит, что когда-то это была любимая поза, но сейчас боится, что, пока он будет пристраиваться сзади, все опадет. В полутьме видит ее толстые, морщинистые ягодицы. С благодарностью гладит - все получилось - опускается, как в волны, на рыхлую спину и начинает двигаться. Седые волосы щекочут нос, и каждое новое колебание наполняет сердце нежностью. Два старых тела, погруженных во время по самую ватерлинию, колышутся в полумраке спальни.

Его хватает только на несколько минут. Второй раз уже не встанет, это ясно. Дергается, пытаясь изобразить, что кончил, и, застонав, замирает. Некоторое время она продолжает двигаться, словно по инерции или пытаясь добиться от своего тела какого-то отклика. Извини, говорит он, и ему вдруг становится стыдно - не за незавершенный акт, а за то, что попытался обмануть. Да ладно, отвечает она, хорошо ведь было.