Леонард Нимой, который режиссер, актер и вообще Спок из "Звездного пути", уже много лет выступает в качестве эротического фотографа, на мой вкус, совершенно ничем не выделяющегося из общей череды любителй поснимать голых женщин в претенциозных позах на черно-белую пленку - разве что приятным даром выбирать себе несколько нетривиальных моделей, при всей своей гламурности неожиданно мускулистых. Впрочем, может быть, я просто не чувствую этот тип эротики - постановочный, очень искуственный, полный интеллектуальных оттенков серого. Так или иначе, меньше месяца назад Нимой издал книгу, заслуживающую, на мой взгляд, внимания: зовут ее "Шхин_а_" (Shekhina), что на идиш означает "соседка", и вот - непроизвольное продолжение поднятой на прошлой неделе темы: эта книга, да, касается отношений между богом и обнаженным женским телом.

Книга состоит из очень скромных на самом деле черно-белых, как и ожидалось, фотографий, в которых вяло используются в качестве антуража к голым девочкам предметы иудаического религиозного обихода. Сам Нимой заявляет, что это была "очень личная попытка понять женскую сторону Бога".

Почему эта сторона оказывается неожиданно голой? Потому, отвечает Нимой, что я не знаю, как бы оделся бог, если бы был женщиной. Но вот на голову себе он надел бы талес и грудь бы выставил, это Нимой знает, очевидно. Такая себе книга.

На самом деле, ну, я знаю, что именно меня раздражает, меня именно, лично, как человека, что раздражает очень сильно в этой книге: меня раздражает недоверченность. Хорошая идея раздражает меня, загубленная трусливым исполнением. Вся книга создает очень тяжелое, очень жалобное впечатление: попытка переступить запреты, плохо удавшаяся в силу одновременной попытки сохранить респект, лицо и доброе имя в еврейском религиозном социуме, во благо которого Нимой много работает по сей день.

Видится мне, что была у человека прекрасная такая идея, слюноточивая и оскорбительная одновременно, не новая совсем в общекультурном масштабе, но вполне, кажется, оригинальная применительно именно к еврейской символике, еврейской традиции; от идеи этой у автора все заходило ходуном - понятно, тем более, что личное переживание, как уже было сказано, много нагружено на эти символы, прекрасная, словом, невротическая почва для того, чтобы, как выражается Таня Сазанская, "шедевры создавать". Потому что Нимой рос в ортодоксальной еврейской семье, учился в религиозной школе, проходил бар-мицву, все дела, - ну, после фильма "Фанатик", я думаю, все представляют себе, о чем я, израильтянка, тут говорю? Потому что для Нимоя талит, тфилин, кипа, шофар - это, знаете, совсем не пустые понятия и даже не общекультурные символы, а вполне индивидуальные переживания. Субботнее утро, тяжесть ремешков, свежесть льняной ткани, холод серебряного квадратика на потном лбу, тяжелая книга в кожаном переплете, бархатная подушечка под усталые ягодицы, белая скатерть, серебряные подсвечники. И девочки, которые всегда от этого отдельно, - не надевают талес, руки не перематывают тфилином, не имеют права прикасаться к тяжелым свиткам, носить их на плече, как мужчина носит маленького ребенка, по залу синагоги в праздничный вечер, не читающие срывающимся тринадцатилетним голосом: "Барух ата адонай, элоэйну мэлэх а-олям". Никогда не поднимающие юбок выше колена, не закатывающие черных рукавов. Никогда не стоящие голыми, запрокинув головы к небу, одна грудь прикрыта талитом, тфилин намотан на руку, в глазах субботнее вино... Только беда в том, что - чтобы шедевры создавать - нужно иметь мужество доводить идею до кровавого конца, к стенке ее припирать, дожимать до слез, не останавливаться. Как в фильме "Экзорсист", да, - если распятие, то во влагалище, если во влагалище, то до крови. А не черно-белое, и волосы летящие, и облака.

Я не хочу этой черно-белой деликатной муры и рассуждений про то, что они голые, потому что Бог бы неведомо как оделся, я не хочу. Я хочу искусства - то есть слез, и крови, и боли, и выворачивания себя наизнанку, и принесения в жертву собственных воспоминаний, как Авраам принес сына своего и нож занес. Я хочу, чтобы ангел опоздал вмешаться. Я хочу, чтобы хороший еврей Леонард Нимой взял все оставшиеся у него на руках авторские экземпляры своей дивной гламурной книжки и сжег их. Я хочу, чтобы он взял камеру и привел модель в синагогу и показал ей, что такое еврейский Бог, добрый и милосердный, и как именно он поворачивается он к своему народу минус шесть миллионов, и какой лик он ему являет. Я хочу, чтобы модель Леонарда Нимоя - та самая, стройная и мускулистая, как многие еврейские девочки нового покроя, - была подвешена за ноги к балюстраде женского балкона в синагоге, я хочу, чтобы ее груди были перетянуты кожаными ремнями тфилина, я хочу, чтобы кипа была у нее в горле вместо кляпа, и "яд" был в ее лоне, и тфилин связывал ее вывернутые руки, и кровь ее стекала в пуримский кубок, и было бы ее чрево – ворох пшеницы, обставленный кровавыми лилиями, и ее два сосца – как два козленка, двойни серны, убитые одним ударом, и ее шея – как столб из слоновой кости, разбитый молнией, и ее глаза – иссушенные озерки Есевона, что у ворот Батраббима, и вот будет она - эротика Бога моего и Леонарда Нимоя, Бога нежного, ласкового и милосердного, как эти черно-белые картинки, приятные на запах и неразличимые на ощупь.

Бога доброго и снисходительного, каким мы его знаем.