Четверг террористы потратили на общение с политиками, которые, по их мнению, имеют вес в обществе и могут повлиять на принятие решения в Кремле. Отпустив несколько десятков человек, вступив в переговоры с Иосифом Кобзоном, Борисом Немцовым, Ириной Хакамадой, шахиды, захватившие Театральный центр, по общей оценке наблюдателей, демонстрировали тем самым готовность к контактам, "вели себя адекватно". Однако к вечеру ситуация изменилась. Террористы утратили интерес к депутатам, отказались пополнить запасы продовольствия для заложников, потребовали контактов только с официальными представителями федеральной власти. Их поведение стало более жестким, агрессивным. Они как бы заметили и по-своему оценили молчание Кремля (несколько общих слов президента о международной природе терроризма не в счет). Как признак для себя недобрый.

Знакомая модель поведения. В начале декабря 1994 года группа российских депутатов приехала в Грозный, их принимал Джохар Дудаев. Принимал весьма сдержанно, протокольно. И обратно с ними отпустил только одного пленного – юного солдатика, штурмовавшего две недели назад Грозный. Мне, встречавшемуся с Дудаевым и раньше, бросилась в глаза эта холодная незаинтересованность в контакте с московскими гостями. При том, что раньше депутатов и прочих столичных гостей здесь принимали радушно, подолгу разъясняли свою позицию, разрешали захватить с собой домой по нескольку плененных российских военнослужащих (почему-то представители Минобороны России регулярно обнаруживались в боевых порядках оппозиции Дудаеву). И вдруг столь скупые жесты доброй воли.

В общем-то догадаться в чем дело было нетрудно. За то время, что парламентарии здесь не появлялись, в Грозный попытались прийти российские танки, не говоря уже о регулярных налетах "неопознанной" авиации. И народная дипломатия в глазах Дудаева резко утратила ценность. Прощаясь со мной, он встряхнул объемной папкой с десятками обращений к Борису Ельцину и сказал: "Ни одного ответа..." Вернее, один был – те самые танки, что пришли в Грозный в ноябре 1994 года. А потом и декабрьский "ответ" подоспел, и тянется его кровавый постскриптум по сей день.

Есть тут какая-то загадка: почему люди, захватившие в среду Театральный центр и выдвинувшие в общем-то неосуществимое требование, начали со встреч с депутатами. И именно с этими депутатами. Словно насмотревшись телевизора, уверовали, как в свое время Дудаев, в силу ораторов демократического лагеря – вот, мол, кто враз заставит Кремль с нами считаться, кто поднимет народ против чеченской бойни. Если это так, то их выбор явно указывает на оторванность от российских политических реалий, на некий рецидив иллюзий, вроде бы по определению не свойственных смертникам. Конечно, по самым свежим данным ВЦИОМ, за мирные переговоры стоит 57 % россиян, но и за продолжение войны немало – 34 %. А 67 % опрошенных вообще полагают, что "чеченцы понимают только язык силы". Пацифизм в современной России, во всяком случае так было до 23 октября, весьма и весьма непопулярен. Впечатление такое, как будто террористы, захватившие театр, это открытие сделали для себя лишь к исходу первого дня своей акции. Во что как-то слабо верится.

Мировая практика показывает - лишенные иллюзий террористы начинают захват заложников с демонстративных расстрелов (Буденновск, Кизляр), с откровенной ставки только на силу, с парализующего шока. На этот раз боевики, похоже, с большой крови начинать не хотели (по данным ЦОС ФСБ, убита одна девушка). Теперь уже неважно, всерьез ли они верили в Кобзона, Немцова и Хакамаду, или какие другие планы строили на их счет. Но на диалог они шли. Важнее другое - сумели ли специалисты по антитеррору воспользоваться таким настроем, захотел ли этим воспользоваться Кремль, чтобы спасти людей? Или возобладает мнение тех 67 % россиян, которые считают, что говорить с чеченцами надо лишь с позиции силы? То самое мнение, что бросило в декабре 1994 года войска на Чечню.

Все статьи по теме