Убийство премьер-министра Сербии Зорана Джинджича вряд ли можно отнести к трагедиям непредсказуемым и неожиданным – последнее (теперь уже предпоследнее) покушение на одного из самых обаятельных балканских лидеров произошло совсем недавно, в феврале, и сам Джинджич прокомментировал эту попытку убийства, заметив, что ошибаются те, кто рассчитывает его смертью прервать процесс преобразований в Сербии. Тем не менее тех, кто охотился за Джинджичем, вряд ли могла остановить эта фраза премьер-министра. Было ясно, что новое покушение не заставит себя ждать, что это исключительно дело времени, что вопрос даже не в новом покушении, а в обеспечении безопасности сербского лидера. Но когда на политика идет системная охота, службы безопасности, как правило, не срабатывают.

О противоречивости личности Зорана Джинджича, о его изменчивости – он прошел путь от убежденного национал-патриота до убежденного демократа – говорилось и еще будет говориться немало. Тем не менее я хорошо понимаю тех, кто постарался забыть о этих противоречиях, тех, кто поверил Джинджичу, для кого он давно стал символом сербской демократии, символом новой Сербии, которую все мы, любящие и верящие этой стране, обязательно дождемся. Джинджич никогда не выглядел политиком-технократом, он вызывал эмоции, с ним было интересно общаться, его можно было полюбить. Я понял это много лет тому назад, когда о Джинджиче мало кто знал, а знакомый югославский журналист попросил меня сделать для "Независимой газеты" хотя бы небольшое интервью с приехавшим в Москву лидером небольшой оппозиционной партии. Я пришел в обычную квартиру – у гостей из Белграда тогда вряд ли были деньги на московские гостиницы, они останавливались у знакомых – и застал вместо лидера оппозиционной партии славного парня с мальчишеским лицом, сразу же расположившего меня к себе. Собственно, я и до этого знал, что сербы – они такие, я только почему-то не встречал таких сербов среди политиков. И даже тогда, когда самих сербов было трудно убедить в том, что они не такие, как Милошевич, Драшкович или Шешель, а такие, как Джинджич или Коштуница, – даже тогда у меня – во многом благодаря той короткой встрече – сохранялась эта уверенность. И я не удивлялся уже перипетиям политической карьеры Джинджича, его успеху на выборах мэра Белграда и победе над режимом, вынужденным признать итоги этих выборов, его уходу в оппозицию после неизбежного конфликта с временными союзниками, новой, уже окончательной победе демократов над Милошевичем – Джинджич тогда был руководителем избирательного штаба Воислава Коштуницы, - формированию первого демократического правительства Сербии и конфликту между сербским премьером и югославским президентом... Такова сербская политика, и нужно признать, что Джинджичу удалось придать ей человеческие черты.

Почему его убили? Были ли на то причины исключительно политического характера – месть политику-демократу? Или же целились в премьер-министра, занимавшегося антикоррупционной кампанией и способного перекрыть кислород многим могущественным бизнесменам времен Милошевича? Сейчас непросто ответить на этот вопрос. Но очевидно, что Сербия Милошевича была коррумпированной, мафиозной страной, гигантским черным рынком, на котором большие деньги делались отнюдь не только на контрабанде ширпотребом. На этом рынке до сих пор остались – и задают тон – игроки, которые не хотят перемен и не хотят обнародования информации, которая помешала бы их светлому будущему и богатому прошлому. Случайно ли за несколько дней до убийства главы сербского правительства в соседней с Сербией Болгарии был убит крупнейший бизнесмен этой страны Илия Павлов, имевший неплохие контакты и на балканском, и на постсоветском рынке и, по мнению наблюдателей в Софии, нарушивший некие принятые на этом непростом рынке правила игры?

Политические убийства: досье Граней.Ру