Новое дело Ходорковского-Лебедева вызвало в нашем социуме принципиально иные отклики, нежели первое их дело. В той части общества, конечно, которое еще способно реагировать на программу новостей и другие внешние раздражители. Преобладает тоскливое недоумение.

Раньше было не так.

Карнавальный, в стиле войсковой операции, арест главы "ЮКОСа", трагикомедия суда под руководством прокурора-орденоносца Шохина, драма приговора, исчезновение узников, явление их в каких-то дальних лагерях - все это пробуждало в людях, наблюдавших за процессом, довольно сильные чувства. Они были разными - от безграничного сочувствия до бесконечного злорадства. Однако эти чувства были живыми.

Главное, никто не задавал вялых вопросов типа "за что"? Тогда ясно было, за что мордуют арестованного олигарха. У каждой группы политически активных граждан имелись свои ответы. За то, что не прогнулся перед Кремлем. За то, что прилюдно извещал Путина о коррупции в подконтрольных ему госструктурах. За то, что разворовал народное достояние. За то, что хотел продать свою компанию американцам-китайцам. За то, что желал влиять на политическую жизнь. За измену родине. За то, что не уехал.

Короче, первое дело Ходорковского-Лебедева было у каждого свое, и оно было понятным - в меру политического темперамента, личных убеждений, мифов. Неравнодушная часть социума была расколота, и это представлялось нормальным. Ну, почти нормальным - с поправкой на общее безумие жизни при суверенной демократии. В спорах даже рождалась истина. Все соглашались, что Ходорковского судят, мягко говоря, не только за уклонение-присвоение-причинение-неисполнение, как значилось в приговоре. Впоследствии стало ясно, что если бы Михаил Борисович родился с душой и талантом коллеги Прохорова, то в худшем случае отсидел бы три дня в Куршевеле. Тоже не сахар, конечно, но все-таки не урановые рудники. И не восемь лет.

Вторая серия пьески, которая пишется на наших глазах, в корне отличается от предыдущей. Она непонятна, загадочна и не вызывает желания глядеть на сцену. Ибо абсурд, которого хватало и в первой части, здесь просто перехлестывает через край.

У человека отобрали все - свободу, деньги, успешную компанию. Его надолго разлучили с семьей и поместили в такое место, где какой-то невнятный зэк Кучма может просто зарезать, а подаренный сокамернику лимон (без кавычек) - обернуться заключением в ШИЗО и истреблением надежд на досрочное освобождение. Чего еще не хватало прокурорам и лично Путину В.В., чтобы с чувством глубокого удовлетворения взирать на дело рук своих и, успокоившись, заняться другими делами - борьбой с коррупцией, скажем, поиском преемника, кормлением лабрадора?

Страх перед осужденными? Ну да, нагнали на днях в Читу, где допрашивают Ходорковского-Лебедева, такое количество простых ментов и спецназа, как если бы в городе ловили банду маньяков или хорошо вооруженный террористический отряд, - значит вроде боятся. Но чего боятся? Чего страшится вооруженное до зубов ядерное государство в поединке с двумя загнанными зэками, у которых от былого могущества остались одни воспоминания? Пугает год 2008-й, когда при самом счастливом стечении обстоятельств у Ходорковского с Лебедевым появился бы шанс выйти на волю? И что? Михаил Борисович мог бы баллотироватьсяв президенты? Мог бы повлиять на выбор народом преемника или резко возразить Путину, если тот пожелает пойти на третий срок? Загадка.

В западной прессе пишут, явно для раздувания тиражей и в угоду разнузданной русофобии, о "кровавой вендетте" Кремля и о том, что российскому начальству Ходорковский представляется кем-то вроде "Аль Капоне наших дней". Бросьте, господа. Цену первому приговору в Кремле знают не хуже адвокатов Ходорковского, как и цену прочим олигархам, изнывающим ныне от патриотизма и гордости за Россию, которая встает с колен. Да и чай не в Италии живем, какая уж там вендетта - "обычай кровной мести за убитого родственника", если верить словарю. То есть процесс быстрый, разговор короткий, и никаких судов. А тут хотят припаять еще 15 лет, обвиняя в присвоении 25 миллиардов долларов, что превышает объем выручки всего "ЮКОСа" до и после его разграбления государством. Дон Корлеоне отдыхает.

Если уж употреблять иноземные слова, то следует присмотреться к "садизму", введенному в оборот благодаря известному французскому маркизу. Как известно, с годами этот термин, обозначавший половое извращение, наполнился общечеловеческим смыслом: так называется всякая "ненормальная страсть к жестокости, наслаждение чужими страданиями". В конторе, откуда родом наш президент и прочие лучшие люди страны, эта страсть традиционно, со времен опричнины, служила признаком нормы. Разве что этим можно объяснить новое дело Ходорковского-Лебедева и новые обвинения, почти обрекающие их на медленную смерть.