Самое страшное, на мой взгляд, стихотворение в русской литературе - "Безноженька" Вертинского.

Ночью на кладбище строгое,
Лишью только месяц взойдет,
Крошка-малютка безногая
Пыльной дорогой ползет.

Днем по канавкам валяется,
Что-то тихонько скулит.
Ночью в траву забирается,
Между могилками спит.

Грязной и пыльной дороженькой
Между косматых могил
Милый и ласковый боженька
Нынче во сне приходил.

Ноги большие и новые
Ей подарить обещал,
А колокольцы лиловые
Тихо звенели хорал:

"Боженька, ласковый боженька!
Что тебе стоит к весне
Глупой и малой безноженьке
Ножки приклеить во сне?"

Дрожь пробирает не от постоянного иньканья-еньканья, а от железной уверенности: ног не будет. Не будет ног ни к весне, ни к пасхе, ни к рождеству. Ни маленьких, ни больших. Безноженька будет ползать мокрицей от могилке к могилке, пока ручки не откажут.

Немецкий музей гигиены - превосходное заведение, судя по названию, и еще более превосходное, судя по его сайту, этакий храм отношений души и тела - отправил в Москву с миссией доброй воли выставку фотографий: все сплошь люди с той или иной формой инвалидности, физической ли, умственной. Я ехала в Московский дом фотографии, пуская слюни, как дебил, - надеялась, что покажут снимки гитлеровских времен, на которых безногие и дауны играли роль пояснительного материала в презентациях на тему важности очищения нации (эти снимки тоже в Музее гигиены живут, я знаю). Оказалось - строго наоборот, и в первые десять минут я пожалела даже - зачем приехала? Все арт, все 1998-2000 годов, и все про то, что инвалиды, какими бы они ни были, такие же, как мы. Не хуже нас. Может, даже и лучше нас. И уж бесспорно не менее полноценны, чем мы. Любят. Играют. Танцуют. Женятся. Работают. Читают книжки. Как мы. Как мы.

Каждый кадр, каждая аранжировка, каждый постановочный атрибут подчеркивают эту полноценность: нарядные платья, праздничная обстановка, яркие игрушки, живые сцены, полные достоинства и уважения к чужой слабости: регби в инвалидных колясках, свадьба в инвалидных колясках, суд в инвалидных колясках, дауны, одетые, как сотрудники ФБР в комиксах середины восьмидесятых, дауны на отдыхе, дауны в цветастых одеждах на танцевальной площадке - прекрасная жизнь, непонятно, чего их жалеть, они же как мы. Как мы.

Хрен. Ходишь по залам - круг, другой, третий, - чувствуешь: страшно, страшно. Лицемерный ад, потемкинская деревня, не можешь вспомнить - где видела такое? Что не так в этой картине? И вспоминаешь, холодея: в "Списке Шиндлера" большое европейское начальство привозили в гетто - показать, как в гетто все замечательно обстоит, права человека, все такое. И возили по улицам с кафе и ресторанами, демонстрировали хорошо одетых евреев, поднимающих бокалы или играющих на открытой террасе небольшого пивного заведения. "У вас тут все-таки немного тесно..." - "О да, у нас тут немного тесно, но не настолько, чтобы причинять этим уважаемым людям серьезные неудобства". Европейское начальство уезжает, рупор рявкает: сдать одежду и выйти на работы. У нас тут все-таки немного тесно, каждый пятый видится нам лишним, не пора ли этим заняться?

Именно такое ощущение - от праздничных и гламурных фотографий: "Семейный отдых", "Поездка к морю", нарядные картинки безруких красавиц - полноценный мир, веселые люди - как мы, как мы. Отойди на пять шагов, сделай вид, что выходишь из зала, и резко обернись: видишь ли ты, как живет человек с катетером, видишь ли, как от скалозубого косоглазого ребенка шарахаются в песочнице, видишь ли, как безногая девушка рвет в клочки "Космополитен" с рекламой утягивающих чулочков? Хочешь повторить: "Они как мы. Они как мы"?

"Обыкновенная утопия", Михаэль Баузе, 2002, пять фотографий. Люди в инвалидных колясках живут жизнью людей без инвалидных колясок: свадьба, заседание суда, демонстранты лицом к лицу с держащими щиты полицейскими - все в инвалидных колясках. На третьем кадре начинаешь подозревать, что слово "утопия" отнсится не к мечте о такой полной вписанности в нормальное существование людей в инвалидных колясках, но к обратному: пересадить вас всех, сук, в инвалидные коляски, чтобы мы не выделялись, не были изгоями, чтобы вы все были вынуждены построить свой мир по нашим инвалидным меркам, - и вот тогда и только тогда мы будем счастливы, как в раю. Автокатастрофа, травма позвоночника, осложнения гриппа - и вы как мы.

"Семейный отпуск", Андре Ривало, 2000, два десятка фотографий. Папа-красавец, мама-красавица и мальчик-даун. Качели, аттракционы, макдоналдс, бесконечные улыбки, залитый солнцем курортный город. Шепелявой речи мальчика фотографии не передают. Не передают трагедии из-за того, что ни одна девочка в классе не готова в него влюбиться. Не рассказывают о том, как он завидует футболистам из школьной команды. Родители - герои, страстотерпцы - явно его обожают. Невычислимое генетическое нарушение, слишком поздний анализ, отказ от аборта - и мы как он.

"Без названия", Ник Найт, 1998, пять фотографий. Ампутанты и красота, невероятная по силе и прелести - и по ужасу - картинка: прелестная личико, тонкая талия, кружева и корсет, кринолин, не прячущий ног, кукольно-неловкая поза - руки полусогнуты и разведены в стороны, очень прямая спина - и бронзовые ножки ниже колен, бронзовые, скульптурные, поставленные на носочки. Яркая блондинка без обеих рук, боди-арт - тело раскрашено крупными цветными узорами, очень красиво, Венера Милосская, стоишь и не понимаешь - хочется тебе, чтобы она повторила классическую позу безрукой статуи, или это будет слишком страшно. Генетические отклонения, метастазы в костях, авария, задержка в развитии - и мы как они.

"Три фута", Даниэль Йозефсон, 2000, девять фотографий. Женщина с резкими чертами лица, с тонкими ногами и с немаленькой грудью, выпирающей над искореженной грудной клеткой. Три фута ростом - примерно по грудь остальным участникам фотографии, сделанной у забегаловки, где все присутствуют в такой теплой, такой дружеской обстановке. Плавание в маске, сидение голышом на камнях у залива. Много макияжа, яркая одежда, палочки ног торчат из зазывно-коротких шортиков. Кажется, ее тут все любят. Но обручального кольца на ее руке почему-то нет. Детская травма позвоночника, прогрессирующий сколиоз - и мы как она.

"Без названия", Херланде КЈльбль, 2000, пять фотографий. Карлик в прекрасном деловом костюме. Он же абсолютно голый, на табуретке, с яростью на лице и топором в руке. То же с курицей в другой руке. То же в пароксизме агрессии, кажется, он сейчас зарубит курицу. Последний кадр - ни курицы, ни табуретки, ни капли крови. Крошечный голый человек лежит на полу, закрыв лицо руками. Рядом валяется девственно-чистый топор. Ты можешь быть агрессивным, ассертивным, сильным, самоуверенным человеком. Но пока ты карлик - это будет выглядеть карикатурно. Неудачное падение в детстве, недоедание, плохая наследственность - и мы как он.

"Вспомогательные средства", Ханс Ханзен, 2000, пятнадцать фотографий. По предмету на кадр. Это и есть правдивая жизнь - жизнь тех, которые не как мы. Я не знаю - и не могу угадать - назначения половины из этих преметов, чистых и страшных, как любой медицинский скарб. Правда здесь - в том, что жизнь этих людей - которые как мы, как мы - проходит на костылях, со слуховыми аппаратами, катетерами, суднами, однорукой одеждой, черными очками, специальными пультами, без которых он не могут включить чайник. Мы не умеем пользоваться всеми этими предметами. Но не исключено, что рано или поздно нам придется этому научиться. Ходить на одной ноге, хлопать одной рукой, смотреть без глаз, слушать через провода, есть через трубку. Потому что неловкое движение, неудачный шаг, нехорошая родинка, неисправный автомобиль - и мы как они.

Вот тогда и поговорим.