8 октября состоялось главное театральное событие московского сезона - премьера оперы Джузеппе Верди "Макбет" в постановке Эймунтаса Някрошюса.

Этот спектакль ждали азартно. Как ответ на мучающую загадку, как решающий поединок Льюиса и Кличко, как рождественский подарок под елку. До самого конца было неясно, кто кого - Някрошюс Большой или Большой Някрошюса. В этой задачке было слишком много известных: бесконечно выясняющие отношения Шекспир и Верди, уже встречавшиеся на драматической сцене Някрошюс и Макбет. Но ответ все равно должен был быть парадоксальным, ведь слишком сложно было представить литовского режиссера, отрицающего всякую систему, каноны, законы, и один из самых консервативных видов театрального искусства - оперу – рядом, на одной сцене. Пусть даже и на новой, но все же сцене Большого театра.

Зрительный зал был и вправду похож на полукруглые трибуны боксерского ринга. У каждого из участников поединка были свои болельщики: кто-то пришел на приму Большого Елену Зеленскую, исполняющую партию леди Макбет, кто-то на Някрошюса. Не скрою, я была в числе последних. Но вот только сам режиссер, казалось бы, защищающий интересы драматического искусства, как выяснилось, болел за оперу. В недавнем интервью, посвященном предстоящей премьере, он однозначно заявил, что этот спектакль не по Шекспиру, а по Верди.

С Шекспиром автор драматических спектаклей "Макбет", "Гамлет" и "Отелло" выяснял отношения в течение многих лет. Текст для Някрошюса - лишь повод к творчеству, а не руководство к действию. Над литературой самодостаточный някрошюсовский театр уже давно взял верх. Но для познания полной свободы необходима ситуация преодоления, нужна сложная задача, требующая приложения нового творческого усилия. Возможно, для этого Някрошюс и загнал себя в оперу.

Против ожидания, к музыке Някрошюс отнесся бесконечно бережно. Он не стал подчинять ее своей воле и ставить на колени. Музыка - коронованная царица Большого - осталась в полной уверенности, что ей удалось найти еще одного преданного фаворита. Но, похоже, все не так уж просто. Някрошюс не стал вписывать свою режиссуру в жесткие рамки оперы, а прыгнул через голову, продемонстрировал неожиданный трюк, сделав свое искусство новыми рамками доброго старого жанра. Примечательно, что именно рамы, золотой багет были одним из вещественных символов спектакля.

Някрошюс в оперном "Макбете" работает с персонажем, который в либретто обозначается как "хор", "все", "группа" и т.д. Именно к нему режиссер приложил максимум своего драматического таланта. Сцены с посланцами короля, знатными шотландцами и беженцами, английскими солдатами, бардами, духами воздуха, ведьмами и видениями несли на себе неуловимый отпечаток фирменного някрошюсовского стиля, някрошюсовской власти, его ни на что не похожего театрального языка. Он выражался во всем – в движениях актеров, в их костюмах, в странных, несущих сложную символическую нагрузку предметах, появляющихся на сцене. Сексуальные, истеричные подвижные ведьмы как будто переползли из драматического "Макбета" в оперный. Оплетая главных героев черной тканью своих страшных предсказаний, они ткали нить их неотвратимой судьбы.

Впрочем, массовые сцены, в середине XIX века воспринимавшиеся с социальным пафосом, у Някрошюса имеют совсем другое значение. Все эти очень подвижные и живые существа - это материализовавшееся сознание Макбета и его жены. Это та самая рамка, которая создает новую оперную реальность.

Режиссер овеществляет их безумие, бесплотные образы, рожденные в больном мозгу. Руки слуг, которых леди Макбет хочет обвинить в убийстве короля Дункана, становятся кровавыми, духи убитых королевской четой не представляются с помощью волшебного фонаря, как то было в классической постановке, а ходят тяжелым шагом по сцене, вступая в немые диалоги со своими палачами. Сумасшествие Макбета - неизведанная планета под тоже вполне материализованным мохнатым светилом, придуманным художником Мариусом Някрошюсом. Единственные, кто является самым призрачным и невесомым, это главные герои оперы - Макбет и его жена, истинным воплощением которых является гениальная музыка Верди. Поэтому драматическая бездарность солистов Большого как будто не замечается Някрошюсом. В моменты, где на сцене оставались только Зеленская и Редькин, надо было просто закрывать глаза и стараться общаться не с певцами-медиумами, а с их прекрасными голосами.