"Святыни, мерзости и дерзости Донского монастыря"
Музей архитектуры им. Щусева
Воздвиженка, 5

Фотовыставка, но один - главный - экспонат все-таки трехмерный - и совершенно чудовищный: потрескавшийся, печальный деревянный Христос с картонным номерочком на подпирающий венчанную терниями головушку руке. На номерочке написано - "Фигура Христа в темнице" - и какие-то римские цифры. Фигура сидит на каком-то, судя по всему, ящике, застеленном волнами рваной белой клеенки. Меня передергивает от тоски, - Щусевский музей нищий, совершенно, абсолютно нищий, это знала я и видела уже, но, господи, настолько? - и после этого вся выставка начинает вызывать у меня болезненное, тоскливое чувство. Еще горше и страннее становится, когда понимаю, что вот собственно же Донской монастырь, о котором речь тут, - он принадлежал Щусевке, был частью музея, монастырь забрали, а площади не восполнили, - и повествующие о разрушении самого монастыря фотографии начинают казаться мне странным, завуалированным упреком, алеегорией не то символом... Нет, говорю я себе, нет, слишком изощренно, не могли, не стали бы.

Итак - два десятка фотографий, по стеночкам, как в прошлый раз, и сам формат фотографии отваживает от объекта, как-то обесценивает его - да, конечно, и поэтому смотришь на все взглядом несколько черно-белым и, соответственно, ностальгически-глянцевым, и это тоже, конечно, успокаивает, отдаляет. Ненастоящее немножко.

Последний, практически, продержавшийся аж до 25-го года русский монастырь, вот ты, уже облапанный, осовеченный, от года 1917 до года 1968 представлен ты на двадцати картиночках, снятых невесть когда, невесть кем. Не видно здесь ни как Тихона убили, ни как служили последний раз в пустом, без прихожан, Малом храме, ни как тонкой плесенью покрывались алтарь и ризница, пока не пришли срогие люди в штатском, не осмотрели, не сказали: "антирелигиозный музей искусств". Вот это уже есть на картинках, "Антирелигиозный музей искусств", зал и надпись на широкой колонне, - уродливая, белая: "Религия охотно одевается в узорные одежды искусства. Храм - это особого типа театр, алтарь - сцена, духовенство - актеры, богослужение - музыкальная пьеса", подписи нет, вечером Юра скажет: неподписанная цитата - это наверняка какой-нибудь Троцкий, "Каутский", - прибавитя Яша. На другой фотографии - о трауре, и я впервые в жизни вижу распятие, повешенное - наискось! - и вот это по-настоящему дико, да, и тут же рядом, на другой фотографии, неловкой, плохо скомпонованной, я вижу "антипасхальную инсталляцию" и в ней - косо висящие иконы, образа, распятия, и так это шибает меня черной мессой с перевернутыми ее крестами, что я некоторое время не могу поверить своим глазам вообще. И почему-то после этих перекошенных распятий все кажется мне скучным и неинтересным - и огромные куски мраморных голов и тел, валяющихся перед зданием Малого собора - то, что пощадила "комиссия по ликвидации Храма Христа Спасителя", и артель "Гранит", выстроившаяся перед объективом, - шесть усатых, нелепых мужиков и между ними светлая, хрупкая фигура "только что перенесенной" скорбящей Божьей матери из усыпальницы Голицыных, и занесенные снегом и листьями бешеные кони и "славянские воины" триумфальной арки. Все сносилось сюда, что давали сокрыть и сохранить, и держать в тепле сколько-нибудь относительном и в возможной чистоте, - и укрывали, и хранили, и главным словом на подписях к фотографиям оказывается многократно повторяющееся "спасен" - тем, этим, той, этой, в году таком-то, таком-то, таком-то, диком, горьком, кромешном.

Монастырь вернули епархии, но экспонаты девать некуда; монахи жалуются, говорят про многое - "мерзости". Какие нежности при нашей слабости...

"Геологическая кунсткамера"
Геологический музей им. Вернадского
Моховая, 11, стр. 2а

Я иду, привлеченная указанными в описании выставки "переломами костей в эпоху динозавров". Что-то клацает у меня в голове, и я, реально, думаю, что увижу переломанные кости динозавров. Зачем они мне - я понять не могу, я даже в детстве не страдала истерической любовью к динозаврам, но вот тут меня забирает; я вдруг понимаю, что никогда не думала о болезнях динозавров, дикостью мне это казалось и невероятностью, как болезни тракторов или Кремля. И тут - поломанные кости, это кажется мне трогательным и милым, динозавры сразу теряют некую монструозность черт, надо посмотреть да. Иду и боюсь, - насколько же это фу, а?

В результате в большом и очень, очень красивом зале оказывается полно чего угодно, но только не костей динозавров, и никакого фу, а сплошная нечеловеческая красота, - камни, окаменелости, кораллы, минералы. Я упорно ищу эти свои поломанные кости, - и нахожу, ура-ура, в саааааамой последней витрине на саааамой верхней полке, да, есть экспонаты, сивдетельствующие о каких-то патологиях, там, нарушениях. Перечисляю, как честный зайчик: 1) "бивень мамонта с прижизненно залаечнным окончанием" - похож на бивень мамонта; 2) "фрагмент бивня с нарушением роста" - похож на кусок коряги; 3) какая-то "челюсть с опухолью" - совершенно не похоже на челюсть, ничего конкретного сказать не могу; 4) "нога оленя с недостающими фалангами" - похожа на ногу собаки, какие фаланги, если копыто? - дикий я человек; 5) "раковина с опухолью" - похоже на плохо вымытую раковину. Все.

Я убита и разочарована, и слоняюсь по залу так, чтоб просто сразу не уйти; натыкаюсь на нахохлившеея чучело броненосца, но понять, кой оно фиг здесь делает, нет сил, слишком сильна обида и вообще; в утешение наслаждаюсь воспоминаниями о "Музее медицинской патологии" в Болоньи, где офигенные сиамские младенцы, и прочая дряни, и кроме меня и студентов-патологов никого, я полагаю, и никогда, и ни в одном музее мира не было мне так хорошо, как там, между колесом сросшихся сиамский близнецов и человеческой почкой размером с три мои головы. А тут какие-то полированые куски мрамора, и никаких комментариев: название-формула, название-формула, и я вдруг начинаю хихикать, представляя себе, как Юра бы между этими формулами ходил и все понимал. Зато я понимаю названия секций, и некоторые из них - ух! "Природные ситцы" - полированные куски камнь, по мне - похожие в подавляющем большинстве на большие куски говяжьей печенки, "Живое и косное" (ух!) - в этой секции под каким-то отпечатком доисторической скорлопендры надпись: "Все эти животные были мягкотелые" - ух, скупая слеза, бедные, никому отказать не умели, вот и вымерли. В противоположном углу рассматривается тема похожести каменей на что-нибудь другое - фотография этого другого (елки, морковки, птички) - и куча камней, фотография - и куча камней, вокруг зайчика стоят какие-то булыжники, совсем на зайчика не похожие, но один из них душещипательно посажен в корзиночку на соломку! - пойди, Юрочка, тебе понравится, витрина номер 7, экспонат номер 24, кальцит с галепитовыми ушками, да-да. Наконец, уже надевая пальто, вижу в углу аквариум! Иду и думаю - вдруг там трилобит ползает, или что там еще трилобиты делают? Нет, там рыбка, "вот одна умерла, а вторая плавает", - говорит за моей спиной старушка-смотрительница. Но ето же не часть экспозиции , правда? - уточняю я. Ой, нет, говорит старушка, так, отвлекаемся иногда, скучно очень.

"Ремесло или искусство?"
Дарвиновский музей
Академика Вавилова, 57

Дарвинка гудит и грохочет, и я стою, пораженная, - здесь всегда непусто, но вот чтобы так? Потом замечаю табличку: шестого октября - "Всемирный день животных", да, это сегодня, я попала. Носятся кучи, стаи детей в масках и какие-то тетечки пытаются лекции читать по углам, прям в холле продают энциклопедии, а в дальнем углу, у гардероба, кто-то почему-то поклоны бьет, - чего? кому? святым еликомученницам Белке и Стрелке? Я думаю смыться, но нет, я перлась на Академическую и, знаете, устала, знаете, второй раз не попрусь, так уж нет, буду расталкивать детей и обходить богомольцев, но на обещанную мне выставку чучельного мастерства, извините, посмотрю!

Иду наверх, лестницу беру с боем, продираюсь сквозь парами построенных юннатов в вестибюле, яростно прокладываю себе дорогу между двумя сплоченными экскурсоводами, - все, наконец, нужный зал, - ох. Пустота. Тишина. Никого. Видимо, набитые животные - не животные. Так или иначе, можно ходить, смотреть. Передохнуть только.

Вся Дарвинка - храм таксидермии, но эта -специальная - выставка приурочена к надвигающимся юбилеям (120 и 105 лет со дня рождения, надо понимать) двух великих чучельников Федуловых, отработавших в "Дарвинке" чуть не по полвека каждый и большую часть огромной музейной экспозиции своими руками набившие, натянувшие на каркас. Много их портретов и портретов супругов Котс, основателей музея, зоологов; то они все с макаками, то с попугаями, то с живыми, то с уже увековеченными, но интересно не это, сами чучела, да, очень хороши, застывшие зверюшки, почти как настоящие. Именно вот это "как настоящие" и дает понимание того, откуда в заглавии выставки взялось слово "искусство"; экспрессия, экспрессия, и я ловлю себя на том что некоторым экспонатам невольно строю рожи - в ответ. В входе, кстати, лежит в витринке дивное нечто - разобранный на части фламинго. Опознаю отдельно лежащие тощие ноги, череп и какой-то фрагмент крыла, основная тушка не распадается в моем понимании ни на какие детали. И скелет колибри стоит, трогательный до слез, - как если бы скелет бабочки показали мне.

Стоит хищного вида хорек, и я начинаю смеяться, вспомнив Христобаля Хозевича Хунту; "Чучельники Федуловы опередили" - думаю я, "Чучельники Федуловы опередили", - и фыркаю, - и одиноко сидящая бабушка-смотритель глядит на меня укоризненно, у хорька виден маленький членик, она, конечно, именно на него бабушка и грешит, ну не расказывать же мне ей про Хунту, тем более что членик - это и вправду дико смешно! - и я быстро отбегаю подальше, туда, где меня не слышно.

Здесь много маленьких животных, детенышей - чучел, разумеется, - яростный тигренок на спине, подняв лапы, катает по брюшку красно-синий мяч, туповато смотрит медвежка, верблюжонок и слоненок полны недетской скорби. Меня подкупает надпись "Метод твердой тушки", я подхожу поближе, там, среди прочего, дивная фотография висит: человек на стремянке приклеивает гриву огромному чучелу жирафа - безглазому. Вообще детали чучел оказываются интереснее всего, - особенно олень, состоящий из настоящего черепа и ненастоящего каркаса (доски, стружки, пакля) и восхитительно повязанный настоящими бинтами пеликан с пометкой: "В процессе реставрации". Я жду, пока тетечка уткнется в газету и быстро глажу крошечного, похожего на собаку шетлендского (не правь, редактор!) пони.

Подходят какие-то бабушка с внучком. Внучек при виде громадной синей игуаны громко и протяжно говорит: "Оооооооо!" - и хватается за голову. Я замечаю, что все еще держу пальцы зарытыми в длинную шерсть пони, отдергиваю руку и быстро-быстро ухожу.