За полгода я успела забыть, как эта страна плавится вокруг тебя жарким полднем. Переход из кондиционированного автобуса в некондиционированный город напоминает прыжок в горячую ванну, возвращение в автобус - падение в холодный пруд. Несколько решений были приняты еще вчера: ни слова о политике, ни слова об армии, ни слова о холокосте. Только положительные эмоции. Только индустрия, культура, национальное согласие.

Таким образом, выбор немедленно свелся к трем неизбежным темам: алмазы, Бялик, бедуины.

Музей алмазов
Ул. Жаботинского, 1
Рамат-Ган

Все начинается не с вешалки, а с охранника. В Москве у меня заняло два месяца перестать предъявлять содержимое своей сумки на входе в каждый магазин; здесь привычка встала на место за три дня. Металлоискатель визжит на меня злобным визгом. Вынимаю из сумки клюи, телефон, кошелек. Прохожу опять: визжит. Вынимаю косметичку, серьги, ручку. Прохожу. Визжит. Кладу сумку, прохожу сама. Визжит. Охранник наконец проявляет милость и пропускает меня, визжащую, в полутемный корридор. Беру сумку, кладу обратно ключ, телефон, кошелек, косметичку, серьги, ручку. Прохожу в зал.

Судя по стилю экспозиции, сам музей не обновлялся лет десять, но зато десять лет назад он был просто чудо современности. На стенах огромные подсвеченные фотографии, в одном конце зала - самозажигающийся при приближении стенд, описывающий историю израильской алмазной индустрии, в другом конце зала - уголок школьника, где можно дергать какие-то рычаги и крутить какие-то ручки. Правая часть экспозиции - процесс производства, левая - результаты процесса. Кроме меня в зале три молодых религиозных пары, все три почему-то с разновозрастными дочками. Удивительным образом в экспортной индустрии номер один Израиля занято огромное количество религиозных евреев.

Самая скучная часть экспозиции - собственно алмазы: необработанные серы и невзрачны, обработанные большей частью присутствуют в виде чудовищных тяжеловесных украшений: стрекозы и бабочки, какие постыдилась бы носить даже Скарлетт О'Хара, страшный сверкающий дворец не то ковчег, какие-то наручники, ошейники... Зато полудрагоценные камни невыразимо прелестны: кариесный зев аметиста, щетинистый кальцит, нигерийский аквамарин, замбийский изумруд, мучительной синевы лазурит, лежащие на пыльном бархате или оправленные в серебро, бронзу, медь. Часть экспозиции - ряд длинных витрин в дальнем углу дальнего зальца - завораживающее сопоставление необработанных камней и сделанных из их собратьев человеческих украшений. Украшения проигрывают. Неподалеку - странный шерстяной предмет: "Нагрудные пластины Верховного Шамана, восстановленные ювелиром Давидом Нау по результатам собственных исследований"; двенадцать прямоугольиков из полудрагоценных камней с выгравированными на них рунами (на одной ясно читается "DHM") оправлены в медь и нашиты ровными рядами на коврик из красной шерсти, внизу - помпоны, слева от коврика - большой конус из такой же красной шерсти, табличка говорит - жилет шамана. Странных эстетических воззрений был этот шаман.

Дом-музей Хаима Нахмана Бялика
Ул. Бялика, 22
Тель-Авив

Надо быть очень маленькой страной, чтобы поэт номер один жил в таком нехилом доме, думаю я, проходя сквозь анфилады изразцовых колонн. Через три дня, читая буклет, я буду мучительно сопоставлять написанное с увиденным - и обретать немыслимую (в романтических понятиях) картину прижизненного признания, тотального благополучия, всенародного уважения. Пока же остается только ходить и дивиться - пугаться, радоваться.

Значит, так. Колонны, ковровый мрамор, ручной работы изразцы, камины, резные перила, оригиналы картин известнейших художников начала века с подписью "дорогому другу", высоченные потолки и просторные, как русская душа, светлые окна, - это, собственно, дом. Личный дом, построенный по личному решению великого поэта. Архитектор - Йозеф Минор. Срок постройки - 10 лет. Средства на постройку - гонорар за четырехтомное издание сочинений самого хозяина (кожаные переплеты, бумага с водяными знаками, иллюстрации Иосифа Будко).

Мало экспонатов, много стендов-коллажей, - фотографии, фотокопии работ, пояснительные тексты, все правильно подсвечено, каталогизировано, тематизировано, разжеванно, преподнесено, - огромная проделана работа для того, чтобы выбить из дома всякий дух живых людей. Две комнаты еще носят следы обитания - библиотека (стеллаж, стеллаж, стеллаж, стеллаж, стол, кресло, стеллаж, стеллаж, портрет Бялика работы Леонида Пастернака, окно, стеллаж) и личный кабинет (шкаф с - наконец-то! - личными вещами, в основном - со шляпами Мани Бялик, жены нашего всего). В остальных помещениях - дистиллированная информация; до слез трогают вкрапления живых предметов в мертвые фотовитрины: чернильница и перо ("какими пользовались в годы молодости поэта"), Манина брошка-бабочка, обломок синагогального дерева, подобранный Бяликом после погрома в Кишиневе, шахматы, "подаренные поэту в день его шестидесятилетия маленьким мальчиком". Табличка, которую хочется перевесить на надгробный памятник: "Прием гостей - только по вторникам и четвергам, с 4 до 6. В другие часы просим не беспокоить." Текст на стенде сообщает: табличка не помогала, к Бялику ходили паломники, советовались по семейным вопросам, просили выбрать имя для сына...

В маленькой (и единственно прохладной) комнате собрано все о том, как его хоронили. Он умер в результате операции на желчном пузыре. Хоронили всем народом, пожелтевшие плакаты источают скорбь и сострадание, специальный указ предписывает "всем увеселительным заведениям Тель-Авива быть сегодня закрытыми." Посмертная маска поэта смотрит неласково и желчно. Несмотря на закрытые ставни, грохот детских самокатов по мостовой заставляет сердце колотиться.

Надо быть очень маленьким народом, чтобы в жизни Солнца Народной Поэзии не было трагедии, чтобы не нужен был ореол изгнания, муки, непонятости, неразделенных любовей, трагической гибели. Рав Бялик, величайший поэт еврейского народа, первый председатель Союза писателей Израиля, жил в доме с изразцовыми колоннами и умер на руках жены, с которой провел три десятка лет.

Пустячок, а приятно.

Музей бедуинской культуры
Лахав, Негев

Я привыкла видеть их в основном в банках и в больницах. В банках они почему-то смотрятся органично, а вот в больницах паранджи, бурнусы, платки и не слишком чистые дети смотрятся так странно, что волей-неволей начинаешь вспоминать британские романы эпохи тотальной колонизации. Интегрированность этого народа в современность удивительым образом сочетается с дикостью их быта и образа жизни. Иногда они кажутся мне этнической декорацией, чем-то вроде китайских фонариков на дверях французского ресторана в Гонконге.

Музей - часть большой территории, центра изучения Южного Негева имени капитана Джо Алона (рифма к колонизации номер два). Меня привозит папа, пятница, жарко, пусто. На входе (никаких металлоискателей) стоит большой симпатичный мальчик, радостно отбирает у нас деньги и в отплату снабжает билетами, брошюрами и сообщением, что родители его приехали в святую землю из России много-много лет назад. Мы явно греем ему душу.

Музей бедуинской культуры - не шатер и не палатка, а красивое стеклянное здание. Ни о чем кроме вписанности в современный контекст я уже думать не могу и теперь хожу по экспозиции, выискивая подтверждения собственной обсессии, благо задача несложна: ткаческая основа для ковра лежит на двух ржавых консервных банках, перед куклами, изображающими "церемонию чаепития", стоят граненые стаканы, в секции "Роль женщины в жизни племени" фотография демонстрирует изготовление традиционной бедуинской вышивки посретствок кручения швейной машинки "Зингер", среди детских игрушек экспонируется грузовичок, смотанный проволокой из двух консервных банок. Но, конечно, сердце мое сжимается не от этой жалкой радости, но от покрытого попонкой, как верблюды и дети, радоиприемника. Попоночка явно сделана по размеру, с прорезями для ручки и шкалы; попоночка расшита кисточками, украшена тесемочками и декорирована цветочками. И рядом со всем этим, в соседней витрине, разложены амулеты и предметы культа для ежедневного пользования.

Кожа змеи избавляет от страха перед змеями. Панцирь черепахи кладут на верхушку палатки - отгонять демона-похитителя детей. Специальную железную ложку накаляют докрасна и дают лизнуть человеку, подозреваемому во лжи, три раза - у честного на языке не вскочит волдырь. Этажом ниже оформлен "зимний тент". В углу тента на специальной подставочке лежит мобильный телефон.

На выходе оказывается, что можно обойти здание и попить бедуинского кофе. Обходим здание. Под черным навесом рядками лежат подушки, религиозная пара с малолетней дочкой беседуют с яркозубым хозяином заведения. Он насыпает зерна в маленькую баклажку и начинает толочь серебряным пестиком, выбивая странный, диковатый, пустынный ритм.