Я хотел бы жить, Фортунатус, в городе, где река, гора, равнина, мост, море, Мертвое море, Килиманджаро, рой мирмидонян. Раздробленность пространства обитания меня раздражает. Наш хваленый космополитизм меня раздражает. Я хочу, знаете, вот без этих виз, билетов, перелетов. Я хочу все вместе. Прямо за иллюминатором.

Утро космической эры
Музей космонавтики
Аллея космонавтов, 12

Мы думаем, что они подарили нам космос. На самом деле они отобрали у нас космос.

Экспозиция огромная просто - не по площади, нет, а по количеству экспонатов. Какие-то открыточки, игрушечки, марки, стихи, портреты, телефонные трубки, шлемы, перчатки, заплатки, повязки... Маленькая девочка фотографируется в настоящем старом советском скафандре (кажется, такой аттракцион стоит 50 рублей, что-то такое). Скафандр сзади просто разрезан, как хирургический халат, входишь ножками в штанины, ручки соваешь в рукавчики, на голову натягиваешь шлем, пшик, щелк, приходите через час. Чей скафандр, откуда? - спрашиваю. Пожимают плечами: за скафандр отвечает девочка из отдела сувениров, она обучена брать 50 рублей, дальше ее знания не идут. Бог с ним.

Здесь все хитро как-то расположено, но, кажется, можно выделить какие-то цельные структуры: по витринке на пять первых космонавтов, большая витрина - Королев, еще одна - всякие подарки, сувениры плакаты, еще что-то, еще что-то... Останавливаешься у витрины с игрушками, детскими книгами, головоломками, посвящеными космосу, космонавтике, всему этому устремленно-летательному... Кое-что - до 62-го, куча всего - после. Стандартная символика: остроносые ракеты, шарообразные шлемы, протянутые руки, вдохновенные лица, реактивные хвосты... Вдруг понимаешь: всего этого было так много, это повторялось так часто и в таких порой неуместных сочетаниях, что примелькалось, приелось - девальвировалось. Ракету втискивали в каждый плакат, звезды - в каждый лозунг, все это набивало оскомину, затиралось, становилось такой же частъю унылого показного ландшафта, как сталеварение и сбор урожая. Космоса не стало, как никогда не было "социалистического труда", "ударных строек" и прочей лабуды. У нас отобрали космос.

Самая малочисленная из профессий узаконенного реестра, профессия "космонавт", автоматически делала носителя "героем". Не было плакатов "Слава героям-колхозникам!", "Слава героям-железнодорожникам!" - но была цельная связка "герой-космонавт", что, наверное, являлось некоей формой кoмпенсации за все: за страх, за секретную жизнь, за нагрузки, за черную жижу в иллюминаторе. Ходишь от стенда к стенду и смотришь на фотографии. Быковский - совершенная еврейская морда. Гагарин и Титов - близнецы-братья. Терешкова до обидного непохожа на красоту-завоевательницу космоса из ранней романтической фантастики. Всех их жалко. На витрину, посвященную Терешковой, наклеено ужасное стихотворение Искандера "Звездная сестра"...

Подобьем огненного клина
На тысячу вселенских миль
Взлетела наша Валентина,
Взметнув космическую пыль.
...

...В дальней витрине стол, стул, часы, табличка с двери Королева. На столе лист, красным карандашом большими буквами: "План большого космоса. Что выгоднее - станция на Л<уне> или станция в космосе?" Рядом еще лист, тем же карандашом - варианты названия для гагаринского корабля. Штук двадцать ("Воля", "Вечер", "Ветер"...) Но все - на "в". Вот об этом подумать бы.

Три века русской картографии
Исторический музей
Красная площадь, 1/2

Вторая выставка из трех, век девятнадцатый. Сухо, странно, на первый взгляд - совершенно не за что зацепиться: уже нет невероятных искажений и трогательных ляпсусов, оформление карт не слишком пафосное, контуры тонки, комментарии кратки. Открывается все, правда, странным изображением - карта не карта, а этакие разложенные по бумажке кишки пастельных тоновъ. Читаешь комментарии - "Река времен, или Эмблематическое изображение всемирной истории". Немецкая мода, трогательная манера, наверху - розовым спрутом - Адам, Ева и их спиногрызы. Каждый рукав могучей реки - тот или иной народ, а особенно умилительный отдельный "рукав" - римские папы; и правда, народ особый.

Я никудышный географ; если в одно прекрасное утро я не найду на карте Берингов пролив, я решу, что такого никогда и не было, мне показалось. Я могу только ходить и смотреть картинки, ориентироваться на цветовую привлекательность экспонатов, а больше никак. Картинки есть вокруг "Карты России с племенами, ее населяющими." Пятьдесят пять племен, чуть ли не последняя карта с американскими еще владениями. Все в национальных костюмах, с чинными лицами, с орудиями труда и музыкальными инструментами, с православием, самодержавием и народностью. Наверху корона, орел, архангелы и два пояснения для тупых: "С нами Бог" и "Герб России". Хочется приписать: "Смерть неизбежна".

Еще картинки - маленькие прямоугольничики вроде игральных карт, так и есть, "популярная игра "Русские губернии". На каждой карте - название, пара в местной униформе, cтатистика такая и сякая, имена гор и рек. В чем сама игра - неясно: викторина? лото? Но картинки дивно хороши. Еще что-то цветное, пестрое - "Политическая карта Европы, для удобства наблюдения за современными событиями и для справок при чтении телеграмм, газет, известий и журналов", первая массовая карта, я легко представляю себе дивные семейные сцены у камелька: отеж семейства читает вслух "телеграммы, газеты, известия и журналы", старшие деть бойко ищут на карте места балканских событий и метят красным карандашиком, младенец жует угол карты, мать семейства радуется на чад и поправляет их ошибки... Божественная комедия.

В самом конце зала - карта-карикатура (на обороте - реклама вин): "Европа в 1886 году". Толстая Норвегия дерется с горбатой Швецией, уродливая носатая Турция держится за яростные Балканы, прекрасная дева-Россия с отвращением смотрит на этот бардак. Подумать только, журнал "Крокодил" проработает в этом жанре еще сто лет.

Русские в Китае
Российская государственная библиотека

Меня аккредитуют, делают пропуск, встречают на проходной, заставляют сдать сумку, ведут пешком на третий этаж, прогоняют сквоз залы хранилища - и все для того, чтобы подвести к двум стендам с раскрытыми и закрытыми книжками. Выставка только для читателей, а таких, как я, дикарей пускают только по пресс-карте. Но зато потом специально приводят экскурсовода, энергичную пожилую даму со вкусом к литературе, и она рассказывает и показывает в несколько механической, но оттого не менее обаятельной манере. "В конце девятнадцатого века в Китае строилась та самая железная дорога... В Харбине селились русские, задействованные в строительстве... Гимназия, клубы, университет, типографии... После революции - остатки Колчака, просто эмигранты... Харбин стал русским городом..." Подбегает девочка, говорит: сейчас приедут телевизионщики. Некоторая суета в ожидании телевизионщиков. Я рассматриваю стенды: вышедший в Харбине в 1921 году сборник Всеволода Иванова; Байков, "Корень жизни - женьшень", разномастные труды разномастных авторов по проблемам Маньчжурии... Я думаю о том, как тяжка и горька, наверное, была эта эмиграция, не Ницца, не Париж, не Лондон, язык, на котором не говорила в Петербурге ни одна гувернантка, еда, которую ни одна кухарка не могла предложить своим подопечным, пейзаж, которого не было ни на одной рекламе сигар или подворотничков, тоска, которую невозможно себе представить ни на одном спектакле Большого театра...

Когда я оборачиваюсь, телевизионщики уже тут как тут, отстилизованная девица и угрюмый оператор, и моя милая дама уже переключилась на них, смотрит напряженно в камеру. Они снимают обложки журналов "Друг полицейского", и ""Вестника Маньчжурии", и "Вестника Китая", и "Спортивный журнал". Он внимательно слушают историю о железной дороге. Они кивают при слове "Колчак". В зале читатели ходят, в вестибюле спит собака, на сопках Маньчжурии спят воины, дойдя до гардероба, я выясняю, что потеряла сумчатый свой номерок. Поднявшись опять наверх, не нахожу ни стендов, ни экскурсовода, ни телевизионщиков, ни даже прежнего читального зала. Ни русских. Ни Китая.