История гармоники в России и за рубежом
Музей русской гармоники А. Мирека
2-я Тверская-Ямская улица, 18

...Господи, да у них тут, наверное, один посетитель в месяц, а штат - пять человек как минимум, ну вот же: билетер, охранник, и три экскурсовода бродят по залам, включают свет при моем появлении и меня рассматривают, как экспонат: кого этo к нам занесло и с какой стати? Пресса, говорю, пресса, - ах, пресса, добро пожаловать, как жалко, что у нас тут брошюрки нет, да вы проходите в зал, вот сейчас экскурсовод подойдет, на все вопросики Вам ответит. В зале - царство гусениц всех размеров, под стеклом и просто так, двухрядных, трехрядных, гигантских, миниатюрных, с каким-то приводом ножным, с какой-то ручкой-крутючкой...

Действительно, из толщи музейного воздуха материализуется экскурсовод, рассказывает, как тут экспозиция устроена (хронологически, слава богу; обход по правой стороне). Начинаю бродить, слышу, как билетерша говорит за стеной охраннику: "Вы кино любите? Вот и купите у меня фильм про Москву, матушку нашу, голубушку..." Потом, после паузы, умиленно: "А вот девушка и пишет уже..." Я не пишу, я ищу ту точку экспозиции, где кончается долгое объяснение язычковой техники извлечения звука и начинается, собственно, жизнь. (Откуда-то из дальнего зала вдруг доносится музыка - на аккордеоне исполняют что-то традиционно бравурное; видимо, в честь моего прихода включили соответствующую экспозиции фонограмму, думаю я). Без гармошки, или, на худой конец, баяна, или аккордеона, монофона, ногофона, концертины здесь не обходится ничего, и я искренне удивляюсь, заметив, что на лампадке в уголке руки Богородицы заняты все-таки младенцем, а не растянутым в просветлении божественным инструментом. (Музыка странным образом то прерывается, то возобновляется - пластинку они меняют, что ли?)

В витрине поближе лежит "Прелесть - аккордеон двурядный" гармонных мастеров Пулковых. Шаг влево, на пятнадцать лет вперед - и ты стоишь, пытаясь угадать: гигантский, гигантский аккордеон "Красный партизан". Господь с вами, да что они, партизаны, с ним делали, ну не играли же на привале, у него звук, небось, как у труб иерихонских, - оружие в нем возили, что ли, грибы в него собирали? (Музыка ведет себя как-то непонятно, у меня закрадывается мысль, что там не все чисто, но спешить некуда, залы идут анфиладой, рано или поздно пересекусь я с этим их баянистом).

В разделе "Роль звукозаписи в распространении игры на гармонике" - смотри, смотри, какой дивный патефончик, венчик его расписан изнутри узкими такими зелеными листочками... такими листочками узкими... между прочим, триста рублей он взял, а травы так до сих пор и нет. От этой мысли надо отвлечься, вот, смотри сюда, диплом какой дивный: "Вы получаете звание лучшего гармониста Московской губернии за 1928 год. Это обязывает Вас еще больше у л у ч ш а т ь технику вашей игры, еще больше повысить..." А рядом висит плакат про дрессированную собаку по имени Вильгельм Телль. (Я сейчас умру. Этот аккордеон явно играет "Kiss me, baby, one more time." И это я только подумала о траве!)

Я иду на звук, зальчик маленький, нет, это еще не здесь, зато здесь - современность, здесь сувенир "Эскимос с аккордеоном", здесь невероятное, омерзительное чудовище из позолоченной бронзы - кентавр, но с крыльями и с гармошкой в руках, клянусь! - приз, кому-то даденный в 1995 году, ужас, не дожить, - и здесь же портрет самого господина Мирека, почему-то в раме из рваного железа, как если б он погиб за Родину, гармошками своими прикрываясь. Будильник Мирека и чайник Мирека, конечно, представляют собой особенный интерес, но задерживаться уже нет сил - что же это за музыка, госссподи? - и вот последний зал, нет, нет, этого не может быть, две тетки лет по тридцать пять в серебрянных вечерних платьях с декольте, с голыми спинами, с разрезами по бедро, насурьмленные и нарумяненные, и у каждой из них в руках по громадному аккордеону, громадному, с ползала, что ли, и лихо, синхронно пританцовывая, они играют какую-то попсу, а рядом операторы, операторы, и я, стремительно теряя чувство реальности происходящего, тихо спрашиваю экскурсовода: "Что это?" A это, говорит экскурсовод, они клип записывают... Все, больше не могу, и я выкатываюсь-выкатываюсь из музея, понимая, что хохот мой испортит звукозапись, нельзя, нельзя...

Лубок-Bilderbogen
Государственный Исторический музей
Красная пл., 1/2

Смотри, у них не только выставка есть "Лубок-Bilderbogen", у них еще есть книжка "Хампельман & Матрешка", вот прямо в кассе и продается, видно, золотое дно эти сдвоенные названия, раз придумавши, бросить жалко. Пойдем, это второй этаж, как всегда, четыре зала, знаешь, вот за что я люблю Исторический музей, - так у них это все всегда обстоятельно, что возврат к нормальному хаосу ежедневной жизни кажется после них счастьем просто, как из больницы выписаться. Ладно, ладно, не буду, смотри - она у них тематически построена, возьми вон на столике буклет. Параллели между русским и немецким, ну не может быть, чтобы все действительно так уж у двух наций было похоже; где-то, ясное дело, архетипы, где-то - прямое заимствование, но, наверное, все-таки отбирали с целью поразить сходством.

Здесь лучше всего чувствуешь, как ясно восходят к лубку все агитационные, рекламные, просветительские картинки, с их простой моралью, четким изображением, претензией на короткое, но острое слово, с их незатейливыми целями и недолгим веком. Чувствуешь, в первую очередь, засчет того, что здесь начинаешь понимать: лубок - это не обязательно Аника-воин и "мусье невеста Юлия", - это все, что создавалось плоским, ярким, рассчитанным на ясную, быструю передачу информации, - "Не думал Вильгельм и во сне, что его будут возить на слоне"/ "Рексона никогда не подведет". Эмоционально выставка плоская-плоская, академичная-академичная, хочется писать в блокнотик, ибо ощущений не останется, память сотрется за три дня, сердцем не за что зацепиться, а в голове и так черт морской немецкий ногу может ногу поломать. Вот - много-много совсем идентичных, русских и немецких, лубков о "лестнице жизни", один кончается до слез трогательно: "Девяносто лет - детский смех"...

Вообще, смотри, они подразумевают все невероятную какую-то продолжительность жизни: детей крестить в тридцать, старость в восемьдесят, как, с чего? Вообще я многого тут не понимаю, - почему у невесты, выбирающем между "пылким сердцем" одного поклонника и "толстой сумой" другого, гусиные лапы при полном благочинном реализме изображения в целом? Откуда взялся лубок о вреде пьянства, выполненный совершенно в духе Босха не то Брейгеля, с разверстой пастью-топкой двуглaвого чудища-пьянства, одна голова растет из другой, уши рысьи, глаза рыбьи, ноздри бульдожьи, маленькие человечки приносят ему жертвы, предаются вкруг него страшным порокам, а меж ними ходит маршевым шагом бледный диавол с острою пикою? Почему над хоронящими кота мышами огромной стаей летят утки? Ты понимаешь? Я не понимаю.

Зато я понимаю всю трогательность того лубка, где кот умер от "болезни инфлуэнцы", и всю кропотливость работы, проделанной немецким художником при cоздании "познавательной картинки о гиппопотаме". И я понимаю, что вот эти военные картинки - как они похожи у русских и немцев, когда речь идет о чужом противнике, и как остро начинают они отличаться в их общую, Первую мировую войну, когда русские плакаты представляют немцев помесью волка с крысой, а немцы изображают русских как гибрид медведя и обезьяны, когда одни высмеивают Вильгельма, другие - Александра, одни рисуют смерть в папахе, другие в фуражке... И тут же - портреты государей России и Европы, мирные виды Москвы и Гамбурга, нестрашные птицы и мирные собаки, война окончена, всем спасибо, все венчают лубочки Лентулова с Маяковским, аляповатые рисунки с нелепым текстом, может, так оно и надо, да только глаз устает. А немецкого лубка авторского нет, не привезли; или они раньше начали и раньше кончили. Или куратор под конец приболел.

Игрушка России. История и современность
Фонд народных художественных промыслов
Леонтьевский пер., дом 7

На входе стоит удивительная штука: такой ящик на манер копилки, и на нем надпись "Любые материалы не возвращаются и не рецензируются. Familia.Ru". Это, ясно, итальянская мафия. Только что им туда кидать?

На полу в нижнем зале сидит дама солидного вида, перед ней огромная куча каких-то соломенных чучелок, которым она и две ее стоячих подружки шумно умиляются. Пройдя по экспозиции десять шагов, начинаешь жалеть, что зашел. В этом, нижнем, зале, посвященном соврем,енной русской игрушке, все экспонаты условно делятся на три категории: "ГУМ", "Интурист", "Дворец пионеров". Фарфоровые выродки с безжизненными лицами и подчеркнуто русскими костюмами, неотличимые друг от друга "Ольги", "Елены", "Василисы", - русокосые стеклянноокие "панданчики" с бирочками на английском, "Михаил Федорович" с шапкой Мономаха на поудушечке, и, естественно, усатое чудище с глазами, словно чайные чашки, в котором по набору обязательных признаков опознаешь Петра Первого - куда деваться-то? Вообще их здесь штуки три или четыре, этих петров, работы разных гениев, но все до омерзения похожи, - видно, хорошо продаются, спрос есть.

Переходишь дальше. Страшен Пушкин с Натали, но еще страшнее (а главное - загадочнее) Павел Первый... Тоже почему-то с Натали. Становится дурно от некоторого смещения исторических пластов, но еще сильнее действует на воображение мысль о росте этой дивной Натали, если недоросток Павел оказывается повыше ее на полголовы. Обязательный какой-то волосатый с гитарой, на подоконнике, рядом сидит маелнькое, беленькое, не иначе, муза, - видимо, для тех покупателей, кому за восемьдесят и кто еще считает подобный антураж символом молодой свободы. И конечно Петр Первый в зеленом мундире и с глазами, как мельничные колеса.

Это все ГУМ, а дальше есть матрешки такие и сякие, и деревянные макеты Василия Блаженного, и удивленные дымковские бабы с румянцем яблочком, и ты начинаешь чувствовать, читая список авторов работ - ООО, ЗАО, АО, ПАО, - что теперь знаешь по именам производителей товара для Тверской и для Арбата, и радоваться ли такому знакомству - непонятно, и ты отступаешь, и попадаешь к стеночке, где развешаны соломенные маньки и ваньки, в жутких рубахах и сарафанах, и, конечно, Петр Первый в красном мундире, глаза - каждый с круглую башню, здравствуй, кружок "Умелые руки", Самарский Дворец Пионеров, выставка детского творчества, как я надеялась никогда больше не увидеть твои экспонаты. Бежать из этого зала, где общее впечатление таково, что не разглядеть считанные изящные диковинки, - катание глиняных человечков с ледяной горки на крошечных самочках, прилизанную птичку-свистульку с папочкой "Доклад..."

Наверху все полегче, переводишь дух, первая витрина - настоящие, старые игрушки, конец девятнадцатого века, начало двадцатого, почему с них нельзя было начать? Хрестоматийные медведи с молотками, но зато фантастическая совершенно "кукла-пеленашка", глядишь - и не веришь: мумия, настоящая мумия, бинты и золото, белое личико, подведенные глаза, 1890-е годы, ты откуда взялась? И в соседней горке, собственно, то, ради чего, может, и стоило бы сюда приехать - несколько игрушек тридцатых годов, целлулоидный пионер, какие-то мягкие куколки фунтиком, зайчик из матрасной ткани, еще зайчик - ворсистый, еще пластиковый зайчик, все - с печальными мордочками детей-имбецилов. Около этой горки начинаешь понимать, чего хотел, когда сюда ехал: не псевдонародных промыслов, а настоящей ретроспективы русской игрушки, от запеленатого поленца до робокопа, через уйди-уйди двадцатых годов и кукол "Школьница" годов тридцатых, через сталинских солдатиков сороковых и горны пятидесятых, через хрущевские конструкторы-самолетики, через брежневских чебурашек, через появившихся при Горбачеве аляповатых, ненастоящих сестер златокудрой Барби, через тетрис, и Фурби, и собачек с радио в животе. Хотелось видеть, как взрослый мир преломляется в детском, а детский - во взрослом, хотелось видеть, как правы Лем, и Корчак, и Брэдбери. Вместо этого - ООО "Посадское диво", и незачем тут торчать, пошли, купим мороженого и дойдем до Детского мира, поищем Юрке калейдоскоп. До свидания, Шатанова Нина Петровна, ответственная за пожарную безопасность, береги свое хозяйство, все это горит легко, чай, не рукопись.