Усердие, с которым православное духовенство набросилось на новообретенное "Евангелие Иуды", воистину достойно лучшего применения. Основной мотив этих нападок - коммерческий расчет, который, мол, преследовали публикаторы древнего коптского текста. Священники рассуждают об этом с хваткой заправских биржевых брокеров или специалистов по PR-кампаниям (что, может быть, и правда). Предстоятель греческой православной церкви архиепископ Христодулос заявил, что Иуда не мог написать евангелие, потому что удавился на следующий день после предательства. Владыка, должно быть, не хотел оскоромиться перед Пасхой и не стал читать текст, который он разоблачает, - иначе он знал бы, что "Евангелие Иуды" написано от третьего лица. Патриарх Алексий II напоминает, что текст этот "связан с ересью гностицизма" и написан, чтобы "показать равноценность добра и греха".

Этот удивительный вывод взят опять-таки не из самого текста, а из газетных публикаций о нем. Наконец, нам напоминают, что папирус датирован последней третью II века, а потому его автор никак не может быть очевидцем описанных событий. Люди, приводящие этот довод, видимо, хотят сказать, что синоптические Евангелия дошли до нас в подлинниках.

Помилосердствуйте, отцы. Уж больно вы угрюмы. А ведь сказано же: "Когда поститесь, не будьте унылы, как лицемеры, ибо они принимают на себя мрачные лица, чтобы показаться людям постящимися" (Мф., 6:16). Было бы неплохо, если бы Иисус авторизовал Евангелия, а на нарушителей копирайта низвергались бы с небес огонь и сера; но этому не суждено было случиться.

Текстология Нового Завета - сложнейшая отрасль библеистики. Поколения ученых мужей корпели над тем, чтобы пробиться к боговдохновенному слову сквозь коросту позднейших наслоений, описки переписчиков и ошибки переводчиков, вольные и невольные искажения. Всегда ли мы однозначно понимаем фразу, сказанную на родном языке? С бесчисленными несоответствиями сталкивался любой, кто хоть раз пытался сличить разноязычные версии одного и того же канонического текста. Вспомним, как мучается гетевский Фауст, переводя первую фразу Евангелия от Иоанна "В начале было..." Cлово? Мысль? Сила? Дело? Потому что греческий "логос" - и то, и другое, и третье, и еще очень многое. Постарались и не в меру ретивые последователи, которых саркастически высмеивал Киплинг:

Я вычеркнул то, - пояснит Ученик,
Своим толкованьям доверясь, -
Что сам бы Учитель, когда бы он вник,
Похерил как чистую ересь.

(Перевод Е. Фельдмана)

Православный канон не равен католическому и протестантскому. Отцы-реформаторы церкви настойчиво пытались исключить из корпуса Библии, утвержденного Тридентским собором (1545-1546), отдельные книги и послания и включить в него апокрифы. Возможно, самый поразительный пример буквы, вступившей в противоречие с духом Писания, - последние 12 стихов последней, 16-й главы Евангелия от Марка. Когда жены-мироносицы входят в пещеру, где был погребен Иисус, они находят там вместо мертвого тела юношу-ангела, который сообщает им, что Иисус воскрес, и велит возвестить об этом Его ученикам. "И, выйдя, побежали от гроба, - повествует Марк. - Их объял трепет и ужас, и никому ничего не сказали, потому что боялись" (Мк., 16: 8). Этой фразой завершается аутентичный текст. Эпилог, в котором говорится, как воскресший Иисус явился ученикам и послал их во все земли проповедовать, - позднейшая вставка. Окончание подлинного текста Марка либо утрачено, либо Марк действительно считал, что ученики ничего не узнали о воскресении Учителя. Тем не менее Евангелие от Марка вошло в канон вместе со вставкой.

Мало того: библейский канон открыт. Никто не вправе сказать, что Священное Писание известно нам до конца и дополнено быть не может. Если завтра обнаружится древний список текста, который церковь признает боговдохновенным, он будет включен в корпус Библии. Так давайте же сообща, клиром и миром, разбираться, а не отмахиваться от новонайденной рукописи.

С тем, что текст этот создан египетскими гностиками, никто не спорит. Но разве апокрифы запрещены? И они заключают в себе зерно истины, и в них встречаются аграфы - незаписанные евангелистами речи Иисуса. Почему неизвестная прежде строчка Пушкина - величайшая культурная ценность, а неизвестное прежде евангелие - коммерческая афера и ересь? Ересью "Евангелие Иуды" назвал Ириней Лионский, сделавший себе имя на полемике с гностиками, однако неизвестно, читал ли он его сам. Во всяком случае, секту "каинитов", которой он приписывал культ Иуды, он попросту выдумал.

"Евангелие Иуды" - поразительно светлая, хотя и очень грустная повесть. Но ведь и печаль бывает светла, так что весть эта все равно благая. Она начинается с того, что Иисус смеется при виде своих учеников, совершающих молитву. Он вообще много смеется в этой рукописи - над учениками, Иудой, звездами. В ответ на недоумение учеников Иисус говорит, что они возносят молитву "своему богу", истинного же не ведают. Ученики начинают злится, и тогда Иисус говорит, что если есть среди них совершенный человек, пусть предстанет перед Ним. Единственный, у кого хватило духу, - Иуда. Он говорит, что знает, кто таков Иисус на самом деле: Он из царства бессмертных Барбело, "но я не достоин произнести имя пославшего тебя".

В космогонии гностиков Барбело - небесная мать всего сущего, Иисус же - сын Адама Сиф, отец поколения бессмертных, которым одним лишь дано познать тайну бытия и исполнить божественное предначертание. Услыхав слова оказавшегося посвященным Иуды, Иисус велит ему "отделиться от других", дабы узнать "таинства царства", в которое он сможет войти, но при этом будет объят великой скорбью.

Обетование исполняется. Иисус указывает постигнувшему тайны мироздания Иуде на небо: над ними светящееся облако в окружении звезд, одна из которых - путеводная звезда Иуды. Иуда входит в облако, из которого раздается глас, но что именно он вещает, понять невозможно, ибо этот фрагмент текста почти целиком утрачен.

Один американский литературный критик усмотрел в этой развязке параллель с "Маленьким принцем" Экзюпери: принц, которого жалит по его просьбе змея, тоже возносится на небо, к своей звезде, и тоже невыразимо грустна эта странная сказка. Да ведь и действие ее, добавим мы, происходит в Сахаре, неподалеку от тех мест, где жила община коптов-гностиков и был найден папирус "Евангелия Иуды". "Бывают странные сближения".

Учение гностиков осуждено отцами церкви, но русская культура не может относиться к нему вчуже. Через Якоба Бёме и труды русских мартинистов его воспринял и развил по-своему визионер и мистик Владимир Соловьев. (Как бы читатель не спутал этого Соловьева с нынешней медиа-дивой, тоже написавшей "евангелие" своего имени. Впрочем, нынешнего отчего-то не осуждают православные пастыри.) От Соловьева оно перешло к Александру Блоку, для которого поэзия, по его собственным словам, была адом. Поставивший во главе большевистского патруля незримого Христа, что для многих было и остается отчаянной ересью, он написал в дневнике: "Что Христос идет перед ними - несомненно. Дело не в том, "достойны ли они его", а страшно то, что опять Он с ними..." Направление русской религиозно-философской мысли, получившее название "неогнозис" или "православный гнозис", продолжал в Париже отец Сергий Булгаков, которого в 1935 году осудил как еретика митрополит Московский Сергий - тот самый, вступивший в союз с атеистическим большевистским режимом. Наконец, вспомним анекдотический случай - как премьер-реформатор Егор Гайдар назвал себя не то гностиком, не то агностиком; публика не расслышала толком и по сей день ломает голову над таинственным признанием.

Ну а как же быть с предательством Иуды? Неужели оправдывает его древний автор? В коптском папирусе Иисус говорит Иуде, что он превзойдет "их всех" (творящих зло), поскольку принесет в жертву человека, в чью телесную оболочку облекся Он, Иисус. Но ведь апология Иуды - идея не новая. Ее усматривают у Иоанна, в словах Христа "что делаешь, делай скорее" (Ин., 13:27). О том, что Иуда, возможно, исполнял тайную миссию, что он и себя по воле Учителя принес в жертву, отдал на вечный позор, писали многие. Но мир не перевернулся, как не перевернулся он от открытия, что Сальери не травил Моцарта, от множества других больших и малых открытий, "как оно все было на самом деле".

"Евангелию Иуды" не суждено войти в канон, но не потому, что оно уравнивает добро и зло. Этот текст слишком умозрителен и бесплотен, чтобы в его истинность могла уверовать христианская паства. Когда-то третий президент США Томас Джефферсон составил компиляцию четырех евангелий, убрав из повествования все чудеса и упоминания о божественном происхождении Иисуса; нет в нем и воскресения - остался лишь голый сюжет и поучения: мол, жил-был такой-то, учил тому-то, а потом был казнен. Автор "Евангелия Иуды" поступил ровно наоборот: сюжета практически нет, есть мистика и космогония. Но Иисус дорог нам не абстрактным морализаторством, не тем, что мы находим убедительной христианскую космогонию, а своим земным бытием, своими поступками, реакцией на реальные и часто неожиданные события. Мы верим в Него не потому, что Он говорит умно или правильно, а потому, что Он жил на земле, страдал, умер за нас и воскрес. Если же ничего этого не было, никакое учение, самое архимудрое, не вывезет.