На предыдущей квартире нам крупно повезло с соседями по лестничной клетке. Бездетная чета немногим за тридцать, вежливые до невозможности. Даже я, вроде бы с виду благовоспитанный человек, по сравнению с ними казался себе каким-то угрюмым пасечником или немногословным ковбоем. Их и звали-то одинаково, бесполо и миролюбиво: Женями.

Раньше я только в советских книжках с мемуарно-ностальгическим уклоном читал о таких кротких старорежимных супружеских парах, правда, пожилых. Им полагалось обретаться в шумной, разношерстной и колоритной - человек на тридцать - коммуналке, и хорошо бы еще носить еврейские имена, скажем, Берта Исааковна и Моисей Давыдович. Был такой литературный штамп. А тут молодые, русские-прерусские, а живут себе точно голубки, не слышно их и не видно неделями - как и не живут вовсе. Но, вероятно, в каких-то небесных инстанциях сочли, что не все коту, то бишь нам, масленица, и постановили наш идиллически-приторный быт подсолить и подперчить.

Благообразные соседи были все-таки не вовсе ангелы, а люди-человеки со всеми вытекающими отсюда последствиями, в том числе и со склонностью к обогащению. Короче говоря, они эту свою однокомнатную квартиру в Замоскворечьи в четверти часа ходьбы от Кремля выгодно сдали - и им хватило на наем жилья где-то на окраине, плюс кое-что наверняка оставалось на карманные расходы. Это практично, сейчас так нередко делается.

И все бы ничего, но сдали они свою квартирку самой что ни на есть профессиональной проститутке. Была квартира - стал апартамент. До тех пор в нашей пятиэтажке военнопленной немецкой постройки обитали жильцы как жильцы - серединка на половинку, а сейчас появилась эдакая экзотическая птица, фифа, можно сказать. Когда случалось ей в "спецовке" - исчезающе-короткой юбке, ажурных чулках и на высоченных каблуках - подниматься бок о бок с моей женой и мной на наш общий третий этаж, мне под внимательным взглядом жены стоило немалого труда состроить и хранить мину абсолютного безразличия и незаинтересованности.

Но не это оказалось главным волнующим испытанием - главным волнующим испытанием оказалась слышимость. Проститутка на то и проститутка, чтобы принимать клиентов. И вот в ночные часы стена, разделяющая "апартамент" и нашу квартиру, обнаружила удивительное свойство: пропускать звуки почти без искажения и глушения - четко и на полную громкость, будто бумажная ширма. А звуки были специфические.

В первую же рабочую (или присутственную) ночь после вселения новенькой мы с женой порадовались, как удачно мы распределили комнаты, в смысле что "подветренная" комната некогда почти наобум стала считаться нашей, то есть взрослой, а не детской. Ибо то, что из ночи в ночь неслось - именно неслось, а не доносилось! - с соседней жилплощади, никак не было рассчитано на детские уши. По существу мы коротали темное время суток под разборчивую фонограмму порнографического фильма. Жена-то что! Она бы уснула сном праведника и под грохот битвы на Курской дуге. Но мне с моей бессонницей! Подгадать изобразительный ряд к смачному soundtrack'у было делом воображения, а я на него не жалуюсь.

Один раз, впрочем, чистый жанр, помечаемый в видеоиндустрии наводяще-предостерегающим символом "ХХХ", малость замутила какая-то чуть ли не мексиканская телесериальная струя - из-за хлипкой стены вдруг раздался мелодраматический возглас новой жилицы: "Меня не ебут - меня любят!" Кому он был адресован? Ублюдку сутенеру, смазливому брюнету с мертвыми глазами? Седому как лунь старику отцу, плакатному потомственному пролетарию, у которого вдруг пала завеса с глаз? Жестокой по молодости лет отроковице-сестренке, не ведавшей до поры, на какие деньги она обучается бальным танцам? Загадка.

Но эта ночная экзотика быстро приелась и стала не на шутку досаждать. Я все не решался сделать соседке замечание, но случай вскоре представился. Мы ждали гостей, не хватало посадочных мест, и я попросту, по-житейски позвонил в соседнюю дверь одолжить на вечер стул-другой. Вынося стулья на лестничную площадку, я поблагодарил хозяйку, а заодно, залившись краской, пожаловался на ужасающую слышимость: и нам мешает, и вам, я думаю, ни к чему.

И с этой же ночи наступило затишье - и жизнь вошла бы в свою колею, но меня начала беспокоить совесть, потому что клиенты продолжали ходить и ходить: я сталкивался с ними не раз нос к носу на лестнице и в подъезде… Значит, наша жрица-надомница исхитрялась их как-то ублажать на кухне. В голове не умещается: пять с половиной квадратных метров, типовой кухонный стол под рябеньким пластиком, табуретки-раскоряки, разделочный стол, раковина, мусорное ведро под раковиной, хозяйский еще всенепременный мясистый алоэ на подоконнике (средство от насморка)... И среди этих пасторальных декораций, рассчитанных на скромную стряпню, или приятельские посиделки за бутылкой, или, на худой конец, на супружескую перепалку, - оргии, "Камасутра" в лицах!

И я-то хорош, цаца! Почивать ему, видишь ли, мешали! Будь помыслы чище, спал бы как миленький! "Зачем встревожил я спокойствие честных контрабандистов?" - мог спросить я себя вослед Печорину. Так что спать я по-прежнему не спал, а тщетно прислушивался: ночь, тишина, ни тебе притворных женских стонов, ни тебе мужского рычания, перемежаемого любовной матерщиной, - гробовая тишина.

Но скоро я заметил, что взамен ночных бередящих душу звуков появились другие - дневные и трогательные.

Я как раз пристрастился тогда то и дело крутить Баховы партиты в исполнении Гленна Гульда. И вот как-то раз я слушаю эту прекрасную музыку и слышу, что фортепьянному журчанию исподволь вторит человеческое тихое - даже не пение, а прочувствованное подвывание. В другое время я бы подумал на домашних, но дети были в школе, а жена с утра ушла по своим делам. И вдруг меня осенило, и я обмер от собственной догадки: это падшее создание подпевает Баху через стену - слышимость-то прекрасная! Высокая интеллигентско-народническая волна восторга поднялась изнутри души и перехватила мое дыхание. Не исключено, что, стесняясь перед самим собой этого сильного реликтового переживания, я вскользь подумал какую-нибудь шутейную банальность, вроде "и крестьянки любить умеют". Наверное, подобное чувство торжествующего умиления испытывали в XIX столетии разночинцы, видя своих подруг, вчерашних уличных женщин, согбенными над купленными им швейными машинками.

Я был всерьез заинтригован и на следующий день, почему-то дождавшись ухода жены, принялся проверять - не ослышался ли? Не ослышался, твою мать: подпевает, и именно Гульду! На бетховенские фортепьянные концерты в исполнении Гилельса, на Моцарта Юдиной - ноль внимания, а от Гульда она, привереда, мигом голос подает! То-то же, наставлял я себя, и впредь не торопись с обобщениями - ну проститутка, ну оторва-оторвой на беглый взгляд, а вот, поди ж ты!

И, как все застольные говоруны, я бережно пополнил этой многозначительной историей свой запас более или менее обаятельных баек.

А потом прошло несколько лет и мы переехали из Замоскворечья в другое место. И как-то раз зашел к нам знакомый, меломан не мне чета. Речь вилась вокруг да около музыки и музыкантов. Среди прочего гость живописал и чудачества Гленна Гульда: как в его студии стояло телевизоров по числу телеканалов и каждый агрегат наперебой транслировал свою программу. И еще о том, как непросто давались звукооператорам записи маэстро, потому что он довольно громко мурлыкал исполняемую мелодию себе под нос, в чем, собственно, любой желающий может убедиться, поставив пластинку или диск.

Ну что же, еще одним слащавым чудом стало меньше, "низкие истины" снова взяли свое. И все равно, когда я слушаю партиты Баха, какая-то невзрослая томительная ахинея примешивается к удовольствию от этой музыки. Вот и сейчас я ее заведу.