Июнь в столице Австрии - это роскошная молодая зелень, розовые кусты, велосипеды, сто сортов мороженого и Венский театральный фестиваль. На мое недолгое пребывание в одном из красивейших городов Европы пришлись показы популярного соотечественника – Евгения Гришковца. Спектакль "Дядя Отто заболел" сделан одним из самых модных в России авторов по заказу организаторов фестиваля. Постановка включена в программу, посвященную 70-летию событий, о которых и в Австрии-то знают мало, а у нас и того меньше.

Гришковец, как, по его собственному выражению, человек "нормальный", о маленькой гражданской войне, случившейся в Вене семь десятилетий назад, до начала работы над этим спектаклем не знал ровным счетом ничего. В наших учебниках этим событиям посвящалось пол-абзаца (да и кто в сорок лет помнит, что там писалось в школьных учебниках), и в самой Австрии о них долгое время старались не говорить. В феврале 1934 года австрийские пролетарии под предводительством социал-демократов начали всеобщую забастовку против правого авторитарного режима Энгельберта Дольфуса, но восстание было быстро подавлено. Сотни людей погибли при артобстрелах жилых кварталов. Рабочему движению в стране был нанесен тяжелый удар, что облегчило приход к власти нацистов.

Задача перед Гришковцом стояла непростая: придумать о совсем неизвестном периоде чужой истории что-то такое, что могло бы заинтересовать тех самых чужих, для которых кровопролитие 70-летней давности остается болезненной и непроговоренной темой. А также объяснить, почему этот период австрийской истории долгое время обходили молчанием. Возможно, организаторы пригласили россиянина в качестве эксперта по коллективному историческому безмолвию.

Скажем прямо: с этой задачей наш соотечественник Гришковец справился не самым блестящим образом. Немногочисленная венская публика, конечно, вежливо смеялась, а в конце столь же вежливо хлопала, но, кажется, была не в восторге. Это ведь только у нас "гришковец" воспринимается как оригинальный род искусства. На Западе же этот давно известный жанр именуется "кабаре". И надо сказать, что к театру он имеет лишь косвенное отношение.

В Вене Гришковец не стал изменять привычке вести себя "естественно". Оттого, наверное, выглядел он как-то особенно глупо - все время подчеркивал одну и ту же мысль - вставая с дивана, садясь на стул, вставая со стула и помещаясь обратно на диван: "Далась мне вся эта ваша маленькая гражданская война, в гробу я ее видал, у нас и своя такая была, и не 70 лет назад, а совсем недавно – на моей памяти". В общем, подпустил и русской слезы - мол, видел я, как по парламенту из танков стреляли (для нынешнего поколения австрийцев это экзотика), - и русского патриотизма: у меня есть свой город, откуда я никуда уезжать не собираюсь, далась мне ваша Вена. Довольно спорная позиция для гостя, выступающего перед хозяевами.

Впрочем, такая вот гордая поза "нормального человека" на сто процентов отражает психологию типичного современного россиянина, которому нет дела не только до австрийской, но и до своей истории. Гришковец потому-то и стал так популярен на родине, что показывает российскому зрителю его самого – эгоцентричного и неглубокого обывателя, склонного к рефлексии, но тоже поверхностной и эгоцентричной.

Обычно мысли у героя Гришковца перескакивают с темы на тему, приятно щекоча публике нос своей скрытой банальностью. То о том подумает, то об этом. Необходимость сконцентрироваться на одной и довольно далекой от быта "нормального человека" теме подпортила артисту все дело и неизбежно привела Гришковца (или его неизменного героя) к провалу.

Актеру, видимо, неудобно было совсем уж отвлекаться от заданной темы – поэтому и все его приятные фирменные мульки - детские воспоминания, опись неотрефлексированных ощущений и обращение к коллективному бэкграунду - он использовал в ограниченном объеме. Рассказал о нелюбимом дедушке, поделился замечанием о самовлюбленности людей с усами и мимоходом отметил, что все русские дети представляют себе немцев (ну и австрийцев до кучи) солдатами в касках и в черных танках (что было, может быть, верно лет двадцать назад, но отнюдь не сейчас).

Собственно о февральских событиях 1934 года Гришковец говорил немного - и опять со своей фирменной позиции совсем маленького человека. Основная мысль проста: никто ничего не знал, ни за что не отвечал, и все сделали очень плохо. Но самое плохое, считает автор спектакля, что вся эта давняя история испортила ему, Гришковцу, все впечатление от веселой и гостеприимной Вены, от венских штруделей и шницелей. И хочется верить, что это автор так иронизирует над своим лирическим героем, но как-то не получается. Что бы было, думаешь, если бы Гришковцу рассказали бы о том, что происходило в австрийской столице спустя еще года четыре. Совсем бы расстроился, бедный.

В общем, все основное время спектакля Гришковец посвятил одной мысли: как плохо, что я ввязался в эту историю с вашей никому не интересной гражданской войной. И в этом, надо признаться, я с ним согласна: зря ввязался. Австрийцам ведь не понять, как мил этот детский и показной эгоизм для истинно русского человека.