Москвичи - народ искушенный. По крайней мере, привыкли считать себя таковыми. "Что, Кабуки? Тибетские монахи на французских конях? Поющие корейские поварята? Ну, конечно", - говорили москвичи, в течение двух месяцев проходя мимо густо развешанных рекламных растяжек и афиш V Международного театрального фестиваля имени Чехова. И независимо от того, побывал ли москвич хоть на одном спектакле заканчивающегося 12 июля театрального марафона, организаторам мероприятия удалось внушить ему ощущение, что он живет в культурной столице мира.

Именно мир, то есть человечество как культурная единица, а вернее сказать, культурное множество, стал героем этого фестиваля. На московских подмостках в 40 спектаклях выступили артисты из 34 театров 18 стран мира. Некоторые проекты - плоды творчества представителей разных наций и рас. Смешение было прежде всего культурное. И не смешение даже, а культурный диалог.

Кроме привычных опытов европейцев на хорошо распаханном, но все еще плодородном поле русской классики ("Мастер и Маргарита" Франка Касторфа и "Ревизор" Матиаса Лангхоффа, в которых немецкие мастера беспощадно расправляются с российскими литературными стереотипами), были представлены и экзотические для москвича коктейли. Чего только стоит спектакль Kaze ("Ветер"), который нельзя отнести ни к какому жанру. В своей постановке финский танцовщик и хореограф Теро Сааринен как будто соединил на сцене все возможные бинарные оппозиции: тело и душа, холод и жар, Восток и Запад, сырое и вареное. Под мужественные ритмы, выстукиваемые не менее мужественными сенегальскими барабанщиками, хрупкие финские танцовщицы растворяли свои тела в сложных музыкальных композициях японского авангардиста Яс-Каза.

Впрочем, Сааринен был на фестивале не единственным европейцем, которому хватило храбрости вступить в загадочные восточные чертоги. Знакомый уже москвичам конный театр "Зингаро", привез на этот раз не только лошадей с именами человеческих гениев, но и тибетских монахов. Чтобы договориться с монахами, режиссер вынужден был специально поехать в монастырь, который находится где-то на границе Китая с Индией, и приложить много усилий, чтобы убедить отшельников странствовать с ним по миру. "Кони ветра" (заметьте - стойкая европейская ассоциация между Востоком и ветром) - это еще одна попытка проникнуть в тайну ориентального мистицизма. Но восточный дух – это не только цель французского режиссера, но и избранное им средство.

Азиаты проникают в западную культуру гораздо смелее, можно сказать, дерзко. Они "без страха и упрека" переосмысливают европейский опыт. Это легко объясняется - приобщиться к европейской культуре, построенной на идее постоянного обновления, гораздо проще, чем проникнуть в мир восточной традиции.

На фестивале москвичи смогли увидеть два шоу, прибывших с Востока, но осуществленных в рамках европейских жанров. Первый – наверное, самый веселый спектакль всего фестиваля - гастрономический мюзикл, поставленный корейской компанией "Бродвей-Азия". Для музыкального действа про трех веселых поварят в Москву привезли 70 барабанных палочек, 50 пар палочек для еды, 150 одноразовых тарелок и 6 тысяч разноцветных пластиковых шариков. Остальной реквизит – капуста, морковь, лук и огурцы, которые корейцы шинковали прямо на глазах у изумленной публики, - был закуплен на московских рынках. Кроме того, москвичи увидели и услышали тайваньский ансамбль, соединяющий в музыкальном представлении европейские и азиатские ритмы.

В общем, театр – это весь мир. И речь тут даже не о географическом охвате фестиваля. Важно, что в театре, как в одном из универсальных элементов человеческой культуры, проявляются основные социальные процессы нашего времени, прежде всего тенденция к глобализации, к преодолению границ национальной культуры. Но театральный глобализм вряд ли вызовет массовые акции протеста. Он не унифицирующий все и вся на основе общепитовских стандартов, а перемигивающийся, перешептывающийся и пускающий мыльные пузыри из серьезных проблем. Понимающие друг друга без слов (многие постановки были "немыми", а некоторые шли без перевода) артисты, режиссеры и зрители еще раз доказали, что в подобном культурном диалоге, как в любом синкретическом действе, слова – это не главное.

Диалог на фестивале шел не только в пространстве, но и во времени: как европейцы, так и азиаты занимались в Москве рефлексией над собственной культурной историей. Швейцарский режиссер Кристоф Марталер углубился в анатомическое препарирование музыки Шуберта в грубых декорациях двадцатого века, а француз Жак Лассаль продемонстрировал реалистическое переосмысление Мольера.

Наиболее чистый эксперимент по перемещению во времени был поставлен в Москве японцами. Островитяне, которые в течение столетий в своем замкнутом культурном пространстве развивали в себе способность к играм со временем, к концу XX века стали настоящими виртуозами самоинтерпретации. Организаторы фестиваля, выстраивая программу, нарисовали москвичам иероглиф японского театра. Сначала публике показали Кабуки. Зал потрясен. Традиционная пьеса, грим, одежда, декорации. 75-летний актер, который уже 50 лет играет роль 19-летней гейши. Отточенность до мелочей. Ничего лишнего, все (тому, кто в теме) известно заранее. Ни тебе стремления сделать все по-новому, ни многословия и излишеств, ни доходящего до абсурда минимализма, столь свойственных европейскому театру. После первого удара публике дают немножко отдышаться и притвориться знатоком всего японского, а затем наносят второй оглушительный удар. Театр Но. После двухчасовых пауз и статических сцен, застывших масок и неразвивающегося сюжета москвич понимает, что Кабуки с его юмором и похожей на шекспировскую драматургией – это настоящий авангард - или китч, как хотите.

Но дальше московский зритель понимает, что не все японцы такие. Тадаси Судзуки, этот японский Анатолий Васильев, разработавший свою систему погружения, привез в Москву самурая с европейским носом. Пока еще не гоголевским, а ростановским. На роль Роксаны он взял москвичку с Таганки Ирину Линдт. И получилась у самого европейского из всех японцев тотальная пародия и на Восток, и на Запад.