Сначала, за два дня до концерта, Бьорк пообщалась с журналистами. Представьте себе забитый до отказа потными телами зал в отеле "Балчуг". Они встают на цыпочки, нервно записывают, переключают диктофоны, задают глупые вопросы и внимательно выслушивают ответы.

Бьорк сидит где-то далеко, ее за телами почти не видно, она немного съежилась и выглядит уютно. Рассказывает о том, как боится Мадонны, которая ездит по бьорковским концертам; о том, как готовит пищу - запекая рыбу или птицу целиком; о том, как любит "Мастера и Маргариту". Но главное, повторяет без конца: "мюзик, мюзик, мюзик". У Бьорк, кстати, фантастический акцент. И вот она говорит, старательно выделяя все "р", что на семьдесят процентов воспринимает мир ушами.

Это очень похоже на "Танцующую в темноте" фон Триера, пусть Бьорк и без особого энтузиазма вспоминает о съемках. "Я целый год писала саундтрек к фильму, - говорит она. – А они искромсали музыку на сотни кусочков и выкинули многое. Я пыталась сказать им, что это не очень хорошая идея. Однако в кино музыку воспринимают как некий инструмент".

Концерт, как полагается, начался разогревом. Выступала канадская девушка Peaches, она же Меррил Нискер. "Провокативный электронный панк-рок", как говорят. Дикая помесь Игги Попа с рэйвом. Она падала в припадке на сцену, прилюдно переодевалась и занималась любовью с микрофонным шнуром. В конце представления изо рта хлынула кровь (фейк?), которая потекла струями по груди и полетела брызгами в зал. "А теперь перед вами выступит Бьорк", - сказала она. И знаете, это не выглядело кощунством. Потому что и Бьорк частенько бывает истеричкой.

Она вышла под оглушительный визг-топот-свист "Олимпийского", забитого больше чем под завязку. Вышла в кукольном платьице и с огромными бантами на волосах, так что напоминала одновременно Мальвину, инопланетное существо и цветок ромашку. Начала, кстати, с песни из "Танцующей", шепотом, с большим количеством придыханий и шипящих звуков. Восстановила, так сказать, справедливость. А потом сыграла обещанный the best – путешествие по стилям и направлениям, по жанрам и ощущениям. От нежных мелодий в сопровождении исландского струнного октета и арфы до диких индустриальных электронных звуков, по драйву достигающих уровня Coil или Einsturzende Neubauten.

Вот в чем загадка Бьорк Гудмундсдоттир. Распечатайте заметку, чтобы посмотреть, как это выглядит на бумаге. В 1980-х годах, когда был в моде панк-рок, у нее были три группы (самая известная – Sugar Cubes), и все они играли пост-панк. В первой половине 90-х в Лондоне, куда переехала Бьорк, жить не могли без танцевальных вечеринок с рэйвом и хаусом. И она пишет в стилях рэйв и хаус. Во второй половине 90-х и сейчас Бьорк опять ассоциируется с модными жанром – легкой "альтернативой", где соседствуют элементы трип-хопа, джаза, классики. То есть каждый раз она, казалось бы, в конъюнктуре рынка. Однако, черт подери, если бы все было так просто, не стала бы Мадонна, которая тоже в конъюнктуре, умолять Бьорк написать альбом или хотя бы одну маленькую песенку для нее, Мадонны.

Бьорк адаптирует музыку под себя, под свое мироощущение, под свои истерики, под свою запеченную-целиком-рыбу-или-птицу, наконец. Она, со своими кукольными нарядами и кукольными, слегка неуверенными движениями, со своей улыбкой и близоруким взглядом; она ловит музыку, поедает ее, перерабатывает, и... Это ее нормальный физиологический процесс, она живет этим, питается этим. Как в "Танцующей в темноте", где из мусора рождаются стихи, музыка то есть.

Все получается искренним, а искренность в современной поп-культуре – чуть не главный критерий, потому что качественного говна и так хватает. Бьорк же переживает, и ей нельзя не сопереживать, особенно когда она долбит тебе в голову неожиданно качественным звуком, смонтированным в "Олимпийском": каждый шорох, тишайший звук перкуссии и шепот можно было отчетливо расслышать. И слышать хотелось.