Чтобы просчитать истинную позицию Кремля в Чечне, достаточно прочесть декларируемую позицию наоборот - так сказать, проявить негатив. Это было известно всегда. Результат нехитрого анализа, естественно, получался настолько же плачевным, насколько жизнеутверждающе звучали заявления помощника президента Ястржембского и генералов Квашнина или Трошева. Но когда заместитель президентского полпреда в Южном округе Николай Бритвин вдруг сообщил, что контакты с чеченцами абсолютно бесперспективны, а все тот же Квашнин с дежурным энтузиазмом добавил, что больше ошибок не будет и никаких контактов с Масхадовым, Басаевым и Хаттабом не предвидится, повеяло странным чувством.

То, что нам опять втирают очки, было совершенно очевидно. Для людей посвященных федеральные уведомления о том, что никаких контактов с "немирными" чеченцами после памятной встречи путинского полпреда Виктора Казанцева с Ахмедом Закаевым больше нет, звучали и вовсе смехотворно: из разных, но вполне достоверных источников регулярно поступала информация о связях с масхадовцами, на которые выходили и люди Квашнина, и представители директора ФСБ Патрушева, и, по некоторым сведениям, даже посланцы президентской администрации. Интенсивность этих контактов искупала даже традиционный их недостаток - абсолютное отсутствие у эмиссаров хоть каких-то полномочий. Вся эта деятельность явно была логическим продолжением шереметьевской встречи, так что приходится предположить, что она вопреки уверениям Казанцева вовсе не была такой уж безрезультатной.

В соответствии со сложившимися и, увы, во многом справедливыми стереотипами, столь же логичным следствием этой встречи можно было бы счесть и громкую аргунскую зачистку, да и другие недавние операции такого рода. Что, дескать, ситуация беременна Хасавюртом? Так вот вам наше кесарево сечение, и истинные патриоты в погонах больше не допустят никакого предательства.

В чистом виде такая конспирологическая схема никогда, надо сказать, не работала, а уж теперь все и вовсе не так. То, что случилось в Аргуне, полностью укладывается в спорадический стиль нынешней фазы конфликта, когда генералам не до войны, а решения, даже самые безумные, принимаются на уровне какого-нибудь испуганного очередным обстрелом майора. Потом начинается, естественно, бойня, и всей вышестоящей военно-политической вертикали приходится освящать начатое и отправлять в Аргун вертолет, который разнесет какую-нибудь случайную пятиэтажку. Логово боевиков разрушено. 92 бандита уничтожено.

А контакты тем временем продолжались. Заявление Бритвина о невозможности дальнейших встреч и демарш Масхадова, впервые открыто обвинившего Басаева, Удугова и Яндарбиева в фактическом предательстве, последовали практически одновременно. Уж не для того ли, чтобы так и не было понятно, что тут первый шаг и что - косвенный ответ с другой стороны?

"Если бы мы отодвинули создание штабов, фронтов, шуры, съездов, то построили бы свое государство". Так Аслан Масхадов вспоминает о том, как во второй половине 90-х годов все шло к гражданской войне, которая в результате стала второй чеченской. И продолжает: "Вместо этого лидеры Ичкерии разинув рот слушали митинговую болтовню Салмана Радуева, записывались в басаевскую шуру... Теперь снова у нас нет согласия, ибо вместо того, чтобы объединить усилия с законной властью Ичкерии, Удугов обвиняет меня в том, что я пытаюсь создать светское государство, вместо того чтобы пойти по пути афганского "Талибана"..."

Кажется, все встает на свои места: судя по всему, примерно такой текст набрасывался Закаевым и Казанцевым в "Шереметьево-2". Не для немедленной публикации, конечно, а для того, чтобы в решающий момент иметь его под рукой. Решающий момент настал.

Бритвин, между прочим, выдал еще одну затаенную мысль: мы можем договориться с боевиками и без Масхадова. Не исключено, что этой идеей делился с Закаевым Казанцев на в ноябрьской шереметьевской встрече. Затея не бог весть какая перспективная, но вполне способная внести в масхадовский штаб определенную нервозность. Другие ичкерийские лидеры, в том числе и Басаев, тоже не прочь конвертировать свою - в общем-то довольно бессмысленную - боевую мощь в некие политические гарантии в послевоенном устройстве. Поэтому Масхадов хорошо понимал, что свой нынешний отчаянный текст может продать за неплохую цену - признание Москвой своей монополии на переговоры. То есть за фактическую легализацию.

И он ее получил - на следующий день после того, как страну так страстно убеждали, что дело с Масхадовым вести невозможно. "Говорить о том, что все контакты с Масхадовым будут закончены навсегда, недальновидно", - вдруг обнаружил Ястржембский. А контакты никогда, оказывается, и не прерывались, лукаво улыбается Казанцев, просто мы о них до поры не докладывали.

Словом, чтобы выдать сенсацию, обеим сторонам достаточно было просто указать на реальное положение вещей. Масхадов сказал о том, что все знали и раньше: линия фронта между ним и Басаевым ненамного менее реальна, чем та, что лежит между ним Москвой. А Москва наконец признала непреложный факт: если она хочет забыть о чеченской проблеме, то никто кроме Масхадова ей не поможет.

Пока больше ничего. Разве что парижские высказывания Путина. Президент словно подчеркивал: ко всем этим начинаниям он никакого отношения не имеет. Как и к спору хозяйствующих субъектов в арбитражном суде, как и к приговору, вынесенному Григорию Пасько. Пасько, впрочем, он может помиловать. А от Хасавюрта - снова увильнуть. И снова полетит на какое-нибудь чеченское село или город вертолет с соответствующим боезапасом. Полетное задание ведь тоже будет подписано не президентом.

Это будет, впрочем, как никогда обидно. Ресурс 11 сентября постепенно иссякает. А без 11 сентября, как известно, наш президент на что-нибудь интересное обычно не решается.