Однажды я жил в стране, которая потеряла двадцать миллионов человек в кровавой войне. Иностранцы, приезжающие в гости, удивлялись количеству военных музеев, картин и памятников. Дети, родившиеся четверть века после Победы, на память помнили имена юных героев, которых вешали и расстреливали, которым отрезали груди, которых сжигали заживо и пытали электротоком. По ночам мы просыпались в холодном поту и спрашивали себя: выдержим ли мы пытки, если завтра война? Лозунг "Никто не забыт, ничто не забыто" был запечатлен в каждой школе.

Год назад четыре самолета врезались в самое сердце Америки. Несколько тысяч человек погибли, еще больше пребывали в шоке. Весь мир обошла фотография женщины, выбежавшей из первой башни ВТЦ за несколько секунд до того, как она сложилась, - но мало кто знает, что после этого от пережитого шока она заперлась у себя дома и перестала выходить на улицу. Она потеряла работу, ребенка по суду отобрал бывший муж. Она не может рассказывать об 11 сентября, потому что сразу начинает плакать. Когда-то она была сильной женщиной - час двадцать минут она бежала пешком с 81-го этажа, не слушая призывов спасателей не спешить и не впадать в панику. Она не была яппи-глобалистом, а была негритянкой-секретаршей. Вряд ли Осама бен Ладен мог что-то иметь против нее.

Сегодня, год спустя, в культурном пространстве Америки трудно найти следы пережитого шока. Зато вовсю идет торговля, связанная с 11 сентября. Многокрасочные альбомы (положить на кофейный столик и показывать гостям: "Смотрите, какой кадр, а?"), книжки комиксов (Супермен потрясен героизмом пожарных), золотые и серебряные медали, свитеры с контуром ВТЦ ("Разрушены, но не забыты"), майки с надписями ("I Love NY More Than Ever"), календари с пожарными, носки с нью-йоркским пейзажем, тарелки, чашки, купальники, плавки, блузки - всё цветов американского флага. Ценники к нижнему белью с изображением самолета, врезающегося в небоскреб. Золотые булавки для галстука с изображением Пентагона, ВТЦ, американского флага, американского орла и надписями United We Stand ("Вместе мы выстоим") и God Bless America ("Господь благослови Америку"). Позолоченное изображение нью-йоркского пейзажа ценой в четыре сотни долларов. Плакат America: Open for Business в каждой витрине, и президент Буш призывающий американцев помочь родной стране - и покупать больше, чтобы избежать стагнации в экономике.

Проще всего списать это на корысть торговцев, обещающих перечислить часть прибыли в соответствующие фонды, а на деле набивающих себе карман на чужом горе. Что, однако, заставляет американцев покупать все эти милые вещицы? Любопытство? Патриотизм?

При всех потрясениях, пережитых Россией за последние полвека, я могу вспомнить только одно, вызвавшее распродажу подобного масштаба. Не Великая Победа, не распад Союза, не смерть Сталина и не разоблачения Хрущева - только смерть Владимира Высоцкого создала бум, хотя бы отдаленно напоминающий постсентябрьскую торговлю. Едва ли не единственная потеря советского народа, не монополизированная государством, тут же превратила кладбище в торговую площадь (что по большому счету не так уж отличается от превращения его в место для митингов).

Аналогия со смертью Высоцкого, хромающая, как всякая аналогия, не только позволяет удержаться от спекулятивных и скучных разглагольствований о различии русского и американского национальных характеров, но и дает ответ на вопрос о мотивах покупателей.

Люди, приобретающие булавки, майки, календари и альбомы движимы очень искренним чувством. Возможно - любовью, возможно - скорбью, возможно - страхом. Как его ни называй, у меня не повернется язык принизить это чувство.

Чувства, пережитые американцами 11 сентября, были слишком сильны, чтобы жить с ними дальше. Подобно тому, как выжившие в Спитаке дети бесконечно строили дома и кубиков и разрушали их, американцы изживают травму, превращая трагедию в поп-культуру. С каждым днем в этом становится все меньше и меньше подлинной скорби и все больше и больше иных чувств, в том числе патриотизма и ненависти к врагам Америки. Конечно, замена скорби - пусть ненадолго, но открывающей человеку вид на возвышенную истину о бренности существования, - на более низменные эмоции вызывает раздражение и даже презрение. Однако скорбь - слишком тяжелое чувство, чтобы целый народ жил с ним вечно.

Если можно - с некоторыми поправками - мечтать об очищающей в своем ужасе правде для самого себя, то мечтать о такой правде для целого народа значит сознательно обрекать его на существование в бездне психоза - потому что просветление не бывает коллективным.

Коллективным бывает только безумие.

Однажды я жил в стране, где из истории Великой Войны сделали кошмар, от которого дети просыпались по ночам. Вопреки ностальгии, я бы не хотел жить в такой стране снова - точно так же, как не хочу жить в стране, которая забывает взорванных и утонувших, заменяя "Вечную память" вопросом "Кто виноват?". И точно так же я не хочу жить в стране, превращающей любую трагедию в поп-культуру.

Этот мир вообще мало приспособленное для жизни место. Ни один из трех сценариев общенационального переживания травмы не нравится мне - и, вероятно, это не случайно. Вопреки лозунгу United We Stand, ощущение трагедии - глубоко личное чувство, и верность памяти погибших можно сохранять или не сохранять, как читая детям книжки про пионеров-героев, так и покупая золотую булавку с изображением горящего Пентагона.