Лев Тиглатович, уступивши родственному зову, притворился барсовою шкурою, каковую кладут обыкновенно в англицких домах возле камина, а Абигайль Ивановна - в соответствии с комплекциею - как раз камином с полкою, утяжеленною часами с англицкою же мелодиею "Портсмут в пожарах". Льву Тиглатовичу приходилося частенько падать на пол и лежать обездвиженным, а Абигайль Ивановне - напротив - возвышаться над ним, прижав сверху кривыми ореховыми ножками и шипеть, как обыкновенно шипит камин, и обжигать редкими искрами барсовый ворс Льва Тиглатовича.
Светлана Богданова. "Записки о сладострастии и скорби"

Надо бы про "гештальт-терапию посредством клоунады", про анимизм и ритуальное мышление, про религиозную роль переодевания - в иудаизме там, в христианстве, зороастризме, в языческих религиях; надо бы про культурную традицию в такой стране и в сякой стране; надо бы про смещение эмоций, очищение и преображение, про попытки обмануть смерть и несчастье, про традицию маскарада в искусстве и литературе - от Лопе де Вега до Светланы Богдановой, через По и Лермонтова и кого там еще, надо бы, надо бы; но только эти сволочи там елку ставят и как резаные орут, и не могу в такой обстановке сосредоточиться, закончить достойно так удачно начатую фразу о том, что "клоунада ярче, чем многие иные виды искусства, дает личности то самое "творчество как выброс вариантов", которое..." Невозможно ее достойно закончить, ну что они ржут? Они там что-то раскокали и радуются теперь, изверги, смерти моей хотят.

Переезжая из страны в страну, можно, если по-умному, обойтись в качестве багажа парой масок и тигриной шкурой из искусственного кролика. В ноябре покинуть Нью-Йорк сразу после Хэллоуина, с тыквенной кашей, камнем лежащей в утомленном излишествами желудке, и двигаться потихоньку в сторону, скажем, Лондона, где домашние рождественские карнавалы начинаются уже в середине декабря. Смотать оттуда как раз вовремя - прежде чем "Тихая ночь, святая ночь" превратится в навязчивый, постоянно повторяющийся, забивающий собой уши мотив - как раз вовремя, чтобы попасть в Великий, скажем, Устюг, где Дед Мороз, и Снегурочка лет сорока от роду, и пьяный мордобой, и заблеванная елка.

Вырваться из объятий захрапевшего у вас на коленях толстопузого черта с обломанным рогом, отрыгнуть оливье, продрать похмельные глаза, постараться к середине февраля быть в Венеции - две недели среди пьеро и коломбин, две недели бессмысленного, восхитительного, одуряющего кружения по площадям и преодоления каналов в покрытых затоптанными конфетти разукрашенных гондолах. Десять дней на то, чтобы отоспаться, подлечиться, отмыть с лица грим и пудру, добраться до Израиля и в Пурим, как положено, напиться до неузнавания окружающих лиц, до неотличения белой нити от черной - не снимая маски, не отклеивая искусственных пейсов, не скидывая маскарадного сюртучка. К маю вернуться в Россию, стороной объехать пафосный московский "карнавал карнавалов" и добраться до Питера, и повторить Новый год, но только уже по теплыни, хоть и без подарков, но зато похмелье полегче и город в эти дни грязен, но очень хорош.

Можно остаться до июня, до Царскосельского карнавала, но лучше, конечно, в Карелию, там не жарко, воздух легок, мох влажен, и калевальский карнавал - полный рот "Калевалы", свадьба в Похьеле, бороды и надвое расчесанные шевелюры, Ильтамар - беременная дева, сеятель Сампса, огненосный богатырь Турас - как приятен будет тебе потом контраст с августом в Непале, где карнавал Гайятра - отпугивание злых духов; переоденься распятием, что ли. Или езжай в Ноттинг-хилл, и там, в разряженной толпе, получившей город на растерзание продолжительностью один weekend в самом конце августа, переоденься смоковницей, что ли. Пиво после эля? - да, мой дорогой, пиво после эля, Октоберфест и карнавал пьяных, отливающий под стенами Мюнхена почти одним уже чистым пивом, ибо выпито столько, что нет смысла рядиться, - никого не узнать, с такого перепою уже никого не узнать. И если ты все же считаешь, что у тебя хватит сил взойти на трап, упасть в кресло, попросить аспирину, помни: тебя ждет Нью-Йорк, Лос-Анджелес, Фриско, Бостон - Хэллоуин.

Зачем нам это, боже, так одиноко, так страшно, что и те, кто еще узнают нас - забудут, перестанут различать одежды наши и лица, или, еще хуже, начнут принимать за других, или, еще в тысячу раз хуже, сразу решат, что это мы, мы - но рядимся, притворяемся, носим личины, прячемся под масками - отравленный веер, колючий плащ? Зачем нам добровольно идти на это преображение, да еще и постоянно рискуя выдать себя, выбранным нами образом высказать выстраданное - почему ты переоделся девочкой - об этом я уже не говорю, но почему - яичницей, белой лебедью, ("каминной полкой" - сказала бы Светлана Богданова)? Потому что карнавал для этого и существует, моя дорогая, потому что сегодня, по крайней мере, он именно для этого и существует - легитимация странных желаний, "выброс вариантов", да - потаенных вариантов собственного бытия - ты могла быть принцессой, моя дорогая, снежинкой, моя дорогая, ведьмой, иголкой, каминной полкой, моя дорогая. Примерь на себя эту роль. Пойми, почему ты не стала всем этим, моя дорогая.

Маскарад - легитимация ежедневной нашей игры в прятки, того самого мира-театра, наших поз, представлений о себе, слишком дорогих машин, рваных джинсов, панковских ирокезов, прикрывающих лысину париков, блестящих колготок, сумок от "Прада", крема от морщин - и это не говоря уже о тех, кто действительно живет в непрекращающемся маскараде - добровольном, как трансвеститы, или вымышленном, как обслуживающий персонал "Макдоналдса". От древних, древних, древних ритуальных плясок, от шаманской маски, от переодевания больного, чтобы Смерть его не узнала, маскарад прокладывает тропу к сердцу несчастного мопассановского старика - юная маска, морщинистая шея, спрятанная под платком, дерганые движения, танцы с молодыми женщинами, старуха-жена его жалеет - был молодой, красивый, старость его тяготит. "Теперь снимайте маски, теперь кончайте пляски, - сюда приехал сказочник, он нам расскажет сказки".

Мопассан - да, это реализм, это о живых, об их слабостях, о простых страхах - но маскарад обыгрывался в литературе, кино, чем там еще столько раз и в стольких жанрах, что перечисление становится бессмысленным. Однако лейтмотив всегда один: быть не собой, не быть собой; если мопассановский несчастный дед просто хочет бежать своей старости, укрывшись маской и плащом, то герои По, встретившиеся лицом к лицу с Маской Красной Смерти, бегут несчастья, зарываясь в широкие складки своих маскарадных костюмов, - как язычники, надеявшиеся, что Смерть не узнает их, не разлучит их, - а уж герои "Эшера-2", вписанного Брэдбери в "Марсианские хроники", наоборот, маскарадом привлекают Смерть к себе:

"Четыре белых кролика несли на спине мистера Стеффенса вниз по лестнице, которая вдруг чудом открылась в полу. Мистера Стеффенса утащили в яму и оставили там, связанного по рукам и ногам, глядеть, как сверху все ниже, ниже, ближе и ближе к его простертому телу опускалось, качаясь, острое как бритва лезвие огромного маятника. - Это я там внизу? - спросил мистер Стеффенс, появившись рядом с Гарретом. Он наклонился над колодцем. - Очень, очень странно наблюдать собственную гибель". Очень, очень странно наблюдать собственное тело в нелепых, непривычных одеждах, очень, очень странно наблюдать в зеркале собственное лицо в разводах грима или тенях полумаски, очень, очень странно говорить не своим голосом, называть себя вымышленным именем, совершать диковатые поступки - но мы привыкли. Маскарад oblige. Нам уже почти не страшно.

Маскарадиться бы нам чаще - боялись бы мы и того меньше. Ну, Новый год - ладно, привыкли; Хэллоуин в России начали отмечать недавно и только некоторые, особо эстетствующие; но ведь можно на День чекиста переодеваться в штатское? Можно же на 8 Марта переодеваться в чистое? В красное - на 7 Ноября, в зеленое - на 23 Февраля, в лысое - на 22 Апреля? Можно же на День конституции переодеваться в цивильные костюмы и изображать гражданское общество, нет? И может, действительно бы все получилось, может, Смерть и правда не берет гражданские общества - зачем они ей, пресные, стойкие, непуганые?