80 лет назад, аккурат к первому посмертному дню рождения вождя, в разгар бурного творения квазирелигиозного культа вышел в свет первый номер журнала "Большевик" - теоретического и политического органа РКП(б). Этот юбилей по нынешним временам полагалось бы прочно забыть. Тем более что в последний раз отмечали его по-настоящему еще до перестройки, при тишайшем Константине Устиновиче, когда редакцию преемника "Большевика", журнала "Коммунист", возглавлял один из самых жестких ревнителей и схоластов "чистого" марксизма Ричард Косолапов – идеолог черненковской закатной эпохи.

Сам журнал дожил до революции 1991 года, сменил название на амбивалентное "Свободная мысль", на революционной же волне иконоборчества был изгнан из родового гнезда в переулках Волхонки ряжеными камергерами из ныне канувшего куда-то Дворянского собрания, побывал под дланью Горбачев-фонда и лужковского "Отечества" и сегодня занимает скромную, но вполне респектабельную нишу малотиражного, но почти фундаментального издания с легким оттенком интеллектуальной левизны, которая, впрочем, по жизни всегда была присуща академическому сотруднику, получающему, как недавно поведал нобелевский лауреат Жорес Алферов, не более 4 тысяч рублей в месяц с учетом грантов и хоздоговоров. За бурные 90-е журнал разоблачил немало либеральных ужасов, множество раз призывал к политическому согласию, в общем, смотрел на возникавшую окрест действительность несколько исподлобья, с позиции "разочарованного странника".

Кстати, эволюция журнального мира прошлой советской эпохи мало чем отличается от этой истории. Их было много на челне – политических, научных, отраслевых журналов. После прихода в рынок все пытались сохраниться или обозначиться по-новому. Кто-то судорожно переименовывался (например, железобетонные "Вопросы истории КПСС" стали почему-то "Кентавром"). Кто-то продолжал упираться в рамках привычного брэнда – и выжил благодаря этой верности, как, например, академические исторические журналы. Появились и новые названия (речь не о "глянце" и не о многочисленных проектах еженедельников, а именно о той журнальной отечественной традиции, которая успешно развивалась у нас еще в позапрошлом веке). Правда, кто отличает "Критическую массу" от "Неприкосновенного запаса", а их, в свою очередь, от "Полиса" и «Логоса", кроме их собственных авторов и издателей, сказать трудно. Есть попытки и возрождения прежних интеллектуальных брэндов. Например, карамзинский "Вестник Европы" имеет учредителем Егора Гайдара, а "Отечественные записки" продолжают уже 150-летнее обсуждение "аграрного вопроса в России"...

Однако в истории с "Большевиком"-"Коммунистом"-"Свободной мыслью" все обстоит сложнее. И прежде всего потому, что на протяжении 80 лет журнал служил зеркалом эволюции отечественной идеологии (которая по вполне понятным причинам 65 лет из этого срока развивалась в формах так называемой марксистско-ленинской теории). Более того, журнал эту идеологию в значительной мере творил и формировал, "стоял на страже" ее чистоты и аутентичности в полном согласии с политическими обстоятельствами. А значит – и выступал в роли идеологической дубины, которой успешно били по головам уклонистов и безродных космополитов, а также адептов товарного производства, чуждого социализму. Тем не менее почему-то именно "Коммунист" выделялся из сонма угрюмой партийной прессы неким лица необщим выраженьем. В послесталинские годы в редакции обосновались известные молодые интеллектуалы, ставшие со временем идеологами шестидесятничества, и это обстоятельство надолго превратило "Коммунист" в питомник двух сосуществующих тенденций: охранительства и полузадушенного, но изредка фрондирующего советского либерализма.

С наличием этих тенденций были вынуждены иметь дело находившиеся под сусловским прессом главные редакторы. Сейчас имена этих обществоведческих академиков мало кому что напомнят. Но вот, скажем, философ Афанасьев решил обновить заскорузлый облик журнальной обложки, не менявшейся полвека, и заменил сизо-стальной цвет на непорочно белый. И тут же получил политическое обвинение в том, что солдатскую шинель он променял на нижнее белье. Прежняя обложка вернулась.

Тем более занятной представляется та часть истории журнала, когда перестроечный "Коммунист" превратился в своего рода think tank относительно либеральной части горбачевского окружения. Именно отсюда на стол генсека попала записка об инфляции и бюджетном дефиците, подготовленная Лацисом и Гайдаром, именно в "Коммунисте" стали печататься непризнанные экономические юноши, которые до сих пор рисковали высказываться на полуподпольных семинарах где-нибудь в "Змеиной горке" под Сестрорецком. И все это обрушивалось на читателя в одном коктейле с очерками о партийной жизни, парадными статьями первых секретарей и выяснениями маловнятных проблем глубокоэшелонированного советского обществоведения.

Резонен вопрос: а был ли читатель? Тираж журнала в конце 80-х доходил до миллиона – и не в последнюю очередь благодаря неписаному правилу "поддержки партийной печати" рядовыми членами КПСС, вынужденными подписываться хотя бы на одно из изданий, выходившее под грифом ЦК. Но и здесь что-то начинало происходить.

Режиссер Марк Захаров незадолго до публичного сожжения партбилета признался, что из многолетнего состояния формального подписчика "Коммуниста" он все-таки перешел в разряд читателей. Журнал по сути был готов занять социал-демократическую нишу в политико-идеологическом спектре последних лет "перестройки". И с этих позиций пытался защищать Горбачева от всех подряд – от "правых" (оказавшихся "левыми"), от Ельцина, от "демшизы" и, наконец, от многочисленных соперников самого неудачливого президента. Характерно, что именно в редакции "Коммуниста" а 20-х числах августа 1991 года была предпринята последняя попытка спасти от уничтожения партию Горбачева – меморандум о расколе и создании новой политической партии, которая в принципе могла бы иметь шанс на выживание, был отвергнут загнанным в угол генсеком.

История "Коммуниста" на том закончилась. Сегодняшняя "Свободная мысль", конечно, не вполне преемница той большой Истории. Однако и революционно-демократическая традиция никуда не делась. Кто-то все-таки должен любить и защищать младших научных сотрудников без степени.