Пожилой чеченец покачал головой, обвязанной зеленой лентой бойца ислама, и без осуждения, скорее сокрушенно мне попенял: "Зря все-таки вы, евреи, отказались от ислама..." Впечатление, что я ослышался, было слишком очевидно, собеседник удивленно переглянулся с соратниками, потом они все вместе с сожалением посмотрели на меня, но, как люди деликатные, смех сдержали. Потом мы, разумеется, говорили о джихаде. Джихад объяснял все.

Джихад, действительно, объясняет многое. Особенно в той части, в которой он для неисламского мира давно и прочно стал синонимом самого ислама. Кто обкладывается пакетами с толом и, подобравшись к жертве, взрывается вместе с ней? Кто врезается в гарнизонные казармы на грузовике, начиненном взрывчаткой? Кто таранит захваченными самолетами небоскребы?

Фанатики. А кто у нас фанатики? Разумеется, мусульмане. Стало быть, война цивилизаций. Что для них джихад, для нас - терроризм. И нам не сойтись никогда. "С мусульманами жить нельзя" - это с одинаковой страстью звучит по-русски, по-сербски, по-армянски, по-македонски, на хинди и с некоторых пор все громче раздается по-английски. По-английски, впрочем, писал задолго до 11 сентября Сэмюэл Хантингтон - это что касается столкновения цивилизаций. Придумал его, конечно, не он, он лишь вернул обывателю то, что тот знал и до него, только в глубоко интеллектуальной и потому совершенно бесспорной форме.

С самим исламом, кстати, случилась очень похожая история. В неожиданно хорошем для советских времен словаре по исламу про джихад сказано то, что ныне очень редко доведется услышать от убеленных сединами старцев, с недоумением посматривающих на буйствующих внуков. "Джихад - борьба за веру..." Понятно. Только джихадов много. Есть "джихад сердца" - "борьба с собственными дурными наклонностями". "Джихад языка" - "повеление достойного одобрения и запрещение достойного порицания". Есть, конечно, газават, "джихад меча" - "вооруженная борьба с неверными". Только вот первые две категории, говорящие о духовном самоусовершенствовании, составляют "Великий джихад". Война - лишь "малый джихад". "Наша беда в том, что мусульман слишком много, а ислам слишком сложен, - объяснял мне очень спокойный старик из Карамахи, который считался ваххабитом. - Ислам значительно сильнее, чем христианство, регламентирует повседневный быт. Что за этим регламентом стоит, понимают единицы, а для остальных это превращается в пустую, но необходимую атрибутику. Это вы и принимаете за ислам..."

К тому же история сложилась так, что географическое распространение ислама в целом совпало с бедными и тоталитарными обществами. Виноват ли в этом сам ислам? Едва ли. Ведь, скажем, бывшие исламские империи вроде Турции сегодня вполне благополучны по сравнению с теми мусульманскими странами, которые, наоборот, вынуждены были с другими империями бороться. Какой уж там мог быть "джихад самоусовершенствования". Алжир, Афганистан, Чечня, далее по списку.

Конечно, все это внешне происходит под зеленым знаменем ислама, прекрасно, кстати, порой уживающимся с красным флагом марксизма-ленинизма. Но ведь вся штука в том, что воюющие мусульмане порой становятся заложниками собственного образа, они являют ту самую дикость и кровожадность, которую от них ждут. Ну а как следует проэксплуатировать этот образ для того же бен Ладена или Хомейни - дело самой примитивной техники. И дальше - по замкнутому кругу, раскручивающемуся в бесконечную спираль: образ становится все более ужасающим, ответ все более этому образу соответствующим. Разговоры о том, что в Афганистане идет война не с исламом, а лишь с терроризмом, мир, слышавший о Хантингтоне, воспринимает лишь как необходимую норму приличия и политкорректности, которая для того и существует, чтобы в нее никто не верил. В кабинетах карабахских руководителей когда-то совершенно нормальным считалось соседство портретов Сахарова и Караджича. "Почему Караджич?" - "Потому что мы как боснийские сербы: одни в диком мусульманском окружении".

А главный мусульманский руководитель Азиатской части России Нафигулла Ашир призывает исламский мир сплотиться вокруг талибов. Битва цивилизаций, все понятно. Впрочем, интересно было спросить у Хантингтона, чем этот видный мусульманин отличается от православных российских иерархов, благословляющих солдат, отправляющихся на бойню в Чечне? Кстати, тот пожилой чеченец с зеленой повязкой на голове, немного обидевшийся на меня за то, что я ему рассказал про Мухаммеда, который поначалу молился, повернувшись в сторону Иерусалима, на том, что он воюет с неверными, нисколько не настаивал. "А зачем тогда зеленая повязка?" "А как же, - удивился он, - это же джихад!.."