Известный правозащитник Сергей Адамович Ковалев в интервью Граням.Ру рассказал о работе Общественной комиссии по расследованию взрывов жилых домов в Москве и Волгодонске.

Владимир Корсунский: На прошлой неделе благодаря первым публичным слушаниям стало широко известно о существовании Общественной комиссии по расследованию взрывов жилых домов в Москве и Волгодонске и обстоятельств учений в Рязани.

Сергей Ковалев: Нет худа без добра.

В.К.: Добро - это, как я понимаю, известность и общественный резонанс. А что худо?

С.К.: Мои претензии к этим слушаниям в том, что это не были слушания. Это был телемост. Я говорил тогда и готов повторить теперь, что элемент дурного пропагандистского пиара в этом событии превышал допустимую норму. Почему я это говорю? Потому что комиссия в этих слушаниях, в этом общении не выступила инициатором, как это надлежало бы. Я позволю себе выразиться грубо - она играла чужую игру.

Что бы я считал бы нормальным? В Лондоне есть партнеры по этому действу, которые занимаются своим расследованием. Это их право. Они пожелали с нами поделиться собранными ими материалами. Я считаю естественным и приличным, когда люди, располагающие информацией, выступают в слушаниях в качестве свидетелей. И я сожалею, что у меня как у председателя и Сергея Николаевича (Юшенкова, заместителя председателя комиссии. - Ред.) не было технической возможности (микрофон где-то блуждал) остановить наших свидетелей, когда они сбивались на пропагандистские заявления. Я не имел возможности им сказать: "Господин Литвиненко и господин Фельштинский, отвечайте, пожалуйста, на поставленные вопросы. Пока ваши обещания доказать виновность Патрушева в организации взрывов голословны. У вас есть материалы - не обещайте нам их показать, а покажите. Не можете показать - молчите". Наши собеседники постоянно сбивались на громкие, истеричные даже высказывания. Задается вопрос, а вместо ответа на вопрос - длинное рассуждение о том, какая страшная вещь КГБ. И мы не могли вернуть к сути вопроса. Потом, правда, выяснилось - на столе стоял микрофон, которым можно было воспользоваться, но мы этого не знали.

В.К.: Согласитесь, ни Литвиненко, ни Фельштинский не виноваты в том, что вы не сумели воспользоваться микрофоном, который стоял перед вами.

С.К.: Ну, не знаю, не знаю... Давайте не будем об этом говорить, а то вы меня заведете и я начну ругаться. Но я бы хотел остаться в рамках корректности. Поэтому давайте говорить о комиссии. Мы будем расследовать террористические акты 1999 года, потому что спустя почти три года общественный интерес к этим печальным событиям не падает. В нормальном, не больном, как наше, обществе этот интерес еще и рос бы, потому что на карте стоит репутация страны, репутация власти. А вдруг да окажется правильной гипотеза о том, что взрывы произошли не без участия отечественных спецслужб. Разве нормальный гражданин может жить в такой стране? Вопрос по сути дела стоит о легитимности власти. В прессе постоянно появляются различные версии и факты, которые требуют проверки. Однако нет сколько-нибудь внятного, убедительного ответа официальных лиц. Нет сколько-нибудь вменяемой реакции власти. Да и, скажем так, я не знаю как кто, а я бы не хотел участвовать в комиссии, которую бы возглавлял бы Ястржембский. Я знаю многих, которые ему бы не поверили, и я знаю многих, которые нам поверят.

У нас в стране нет практического опыта работы таких общественных комиссий, и возможности наши очень скромны. Мы не можем вызывать на допрос и предупреждать об уголовной ответственности за отказ от дачи показаний и за ложные показания. Мы, естественно, не можем ни у кого произвести обыск, выемку и т.д. и т.п. Я уж не говорю про чисто оперативные вещи вроде наружного наблюдения. Но мы можем анализировать прессу, обращаться с запросами в разные официальные инстанции. Слава Богу, в составе комиссии несколько депутатов, и каждый из них имеет право на депутатский запрос. Мы можем разыскивать разных людей, обращаться к ним с вопросами, проводить публичные слушания. И мы собираемся использовать наши возможности на сто процентов. Потому что на нас лежит особая ответственность. Мы должны стараться устанавливать степень достоверности всех анализируемых версий и фактов. Только при такой работе заявления комиссии будут заслуживать доверия в обществе.

В.К. У комиссии будет больше оснований рассчитывать на доверие и поддержку, если общество сможет следить за тем, как продвигается ваше расследование.

С.К.: Я должен сразу сказать читателям вот что. Не надейтесь, что расследовательская работа комиссии будет публичной на каждом этапе. Это не только невозможно - это невероятно вредно. Так расследованиями не занимаются. Серьезное и объективное расследование требует достаточно большого времени в тиши кабинета. Всякий, кто знаком с работой такого рода, должен это понимать. Так что не надо нас спрашивать: "Что вам уже ответили?".

Помимо публичных слушаний придется вести обширную переписку с государственными организациями. В соответствии с законом нам, депутатам, - не общественной комиссии, а депутатам - любая официальная инстанция обязана отвечать и предоставлять нам сведения и документы. Нечего и говорить, что анализ официальных сведений и документов чрезвычайно важен. Я думаю, что властные инстанции должны быть не менее нас заинтересованы в установлении истины. На власти висит страшное подозрение, чудовищное подозрение, подозрение, которое ставит под сомнение ее легитимность. И чтобы это подозрение опровергнуть, есть всего один способ: добросовестно раскрыть все обстоятельства, ответить на каждое подозрение, уничтожить сомнение в правдивости ответа. Власть должна с нашей комиссией самым энергичным образом сотрудничать. У нее нет другого выхода.

В.К.: У власти есть своя версия трагических событий сентября 1999 года.

С.К.: Есть две крайние точки: одна - "чеченский след" - и другая - ФСБ или какая-то иная спецслужба. Должен сказать, что каждая из этих версий имеет весомые "за" и не менее весомые "против". В комиссии, кстати, есть разные люди, кому-то более симпатична одна версия, кому-то другая. Но и как гражданин, и как председатель комиссии, я уверяю вас: никто из членов комиссии не предвзят. Мы не становимся не на одну из этих точек зрения.

Насчет "чеченской" версии есть резонные сомнения. По логике, зачем им надо было провоцировать силовые действия России против своей малюсенькой и много чего хлебнувшей республики? Но с другой стороны, кто скажет, что вторжение в Дагестан не было продуманной акцией? А логику какого-нибудь покойного Арби Бараева я вообще понимать не могу и не хочу.

В пользу версии о причастности спецслужб самый мощный довод - логический. Он состоит в том, что в это время энергично делали президентом Путина, о котором никто никогда ничего не слышал. Действительно, самым серьезным фактором в избирательной кампании Путина была вторая чеченская война. Если не было бы Путина, не было бы войны, и наоборот - если бы не было войны, то Путин не стал бы президентом России. Чтобы люди одобрили намерение власти положить конец чеченскому "беспределу", нужно было создать подходящую атмосферу в обществе. Три фактора оказались решающими: торговля заложниками, вторжение в Дагестан и, наконец, самый мощный фактор - взрывы жилых домов. Все поверили власти в том, что это дело рук чеченцев. И тогда уже избирательная кампания Путина, как вы помните, прошла блестяще, без сучка и задоринки.

Велико искушение обратиться к римскому афоризму "ищи кому выгодно". И не стоит сбрасывать его со счетов. Однако это лишь основание для подозрения, но никак не доказательство. К тому же есть и весьма мощные доводы против этой версии. Представим себе не профессионального террориста, у которого после совершения теракта главная задача в том, чтобы исчезнуть, раствориться, а какого-нибудь полковника, который организовал такой взрыв. Он ведь на службу ходит. Куда он исчезнет?

В.К.: А зачем ему исчезать? Он еще и следствие будет вести. Ему еще начальство найти виновных поручит. Хотя, конечно, следователь и подрывник - профессии разные.

С.К.: Уверяю вас, если бы вы примерили на себя его шкуру, то вам не стало бы легко на сердце.

В.К.: Мне трудно влезть в шкуру диверсанта. Я думаю, что в этом вопросе Литвиненко виднее. Он лучше знает своих коллег.

С.К.: Конечно, Литвиненко не понаслышке знает, что такое КГБ. Но все надо доказывать. А иначе неизбежны упреки в том, что все это расследование - пиаровская шумиха, которую затеял Березовский или кто там еще. Ну что ж, такая версия имеет право на существование, почему бы и нет. Ссылаясь на это, официальные лица не желают сотрудничать с комиссией. Но я надеюсь, что наша скрупулезная и объективная работа убедит людей в нашей добросовестности.

В.К.: Понятно, что работа комиссии не может быть публичной от А до Я. Но без информирования общественности о ее работе Вам будет трудно рассчитывать на появление неизвестных пока свидетелей.

С.К.: Тут не о чем спорить. Я же не сказал, что никаких публичных слушаний комиссия не предполагает. Это не так. Также как другие члены комиссии я благодарен Фельштинскому и Литвиненко за то, что они пожелали предоставить нам некоторый материал.

Но я все-таки отсидел 10 лет за редактирование "Хроники текущих событий". Как вы понимаете "Хроника" не только не стремилась к конфиденциальности, а напротив старалась быть как можно более публичной. Тем не менее, аккуратность "Хроники" была абсолютно научная. Опубликованные нами факты власть не могла опровергнуть.

В.К.: Но разве о редакторах "Хроники" и собранных ими фактах все узнавали главным образом не благодаря средствам массовой информации? Тиражи самой "Хроники" все-таки были мизерными.

С.К.: Я даже не могу предположить, насколько мизерными. Знаю, что мы делали две-три закладки в пишущие машинки, штук по 11 экземпляров. А дальше кто-то перепечатывал. Говорят, что через месяц могло гулять по стране около 700 экземпляров. Конечно, это невозможно сравнить с аудиторией любой из вещавших на русском языке западных радиостанций.

Да и сегодня у нас, разумеется, есть трудности. Не хватает сотрудников. Пока кроме думских нет других контактных телефонов, и потому работа с гражданами затруднена. Некие шаги для улучшения положения мы делаем. Сейчас у нас будут временно заниматься технической работой еще два человека. Хотя, конечно, трудно. У нас есть добровольцы-юристы, которые готовы нам помогать. Но, увы, все они заняты своей основной работой. А помощь на профессиональной основе стоит очень дорого. И здесь мы надеемся на содействие общества, которое, как я уже говорил, не может не быть заинтересовано в доскональном исследовании вопросов, связанных со взрывами жилых домов осенью 1999 года.

ИНФОРМБЮРО: Расследование взрывов жилых домов
Террор-99: Мы хотим знать правду