Новость о том, что найдено тело Геннадия Лячина и опознано по нашивкам на рукавах тужурки, - аргумент в пользу тех, кто настаивает на жестком ограничении информации по "Курску". На лодке, в море, подводники носят рабочую одежду без погон и нашивок. Есть только бирка на груди, где указан: у моряков срочной службы - боевой номер, у мичманов и офицеров - должность. Все, что могло обнаружиться на теле Лячина, это ламинированная бирка - "Командир корабля". Облачиться в тужурку в прочном корпусе во время учений Геннадий Лячин не мог ни при каких обстоятельствах. Крайне сомнительно и то, что командир лодки в момент катастрофы мог оказаться не во втором, центральном, отсеке, а где-либо еще. Однако очевидная деза болталась на информационных лентах полдня, пока ее официально не опроверг пресс-центр Северного флота. И скорее всего, дошла до близких покойного командира, породив Бог знает какие эмоции.

О пользе служебного немногословия заставил задуматься и генеральный прокурор Владимир Устинов. Что побудило его бросить все дела и на несколько дней переквалифицироваться в телекомментатора? Можно только гадать. Никто, собственно, не требовал от следственной бригады ежедневных сводок в теленовостях. Никто не висел на руке генпрокурора, умоляя информировать о каждом шаге его подчиненных. Однако он, введя в обиход термин "прозрачное следствие", поднял гласность на невиданную высоту. В результате "новости от Устинова" внесли в умы наших граждан небывалое смятение.

Сначала, на фоне зияющей смертельной раны атомохода, он заявил, что имела место непреодолимая сила, противостоять которой экипаж не мог, а спасатели не имели никаких шансов выручить подводников. Два дня спустя Устинов попенял на психологическую неготовность моряков, оставшихся в кормовом отсеке, помочь друг другу облачиться в изолирующие костюмы и дыхательные аппараты. И ни словом не упомянул о том, что крышку люка спасательной камеры в корме заклинило, да так, что над ней несколько часов бились норвежские водолазы.

Психологическое состояние тех, кто попадает в такую передрягу, действительно неважное. Но мы знаем: даже в кошмарных условиях оставшиеся в живых действовали осмысленно, грамотно. Дмитрий Колесников и его товарищи перешли в корму из 7-го и 8-го отсеков, задраились, готовились покинуть лодку самостоятельно. О чем и написал Колесников в своей записке - "будем пытаться выйти". Не получилось. Поняли безнадежность своих попыток и освободились от тяжелых утепленных одежд, которые только и могли уберечь от смертельного переохлаждения в воде с температурой плюс 2-4 градуса. Почему и застала их смерть без водолазных костюмов.

Информация о том, что тела некоторых моряков находились в "чужих" отсеках (там, где подводники не должны были находиться по боевому расписанию) также породила волну домыслов. Значит, кто-то бросил свой боевой пост, свой отсек, бежал в панике. Только спустя некоторое время главком ВМФ Владимир Куроедов замолвил слово за экипаж - адмирал допустил, что за несколько секунд до второго взрыва Геннадий Лячин отдал приказ покинуть второй отсек. Если не всем, то тем, кто в сложившейся ситуации уже ничего на своем боевом посту не решал. Это больше похоже на правду. У командира, как мы помним, было перед последним взрывом 135 секунд. За это время, вполне возможно, он успел оценить масштаб надвигающейся катастрофы и попытался дать хоть какой-нибудь шанс уцелеть своим подчиненным. Не исключено, что аварийная ситуация на лодке возникла еще до взрывов. До сих пор остается неясным, почему Лячин отложил торпедную стрельбу, о чем он и успел доложить штабу учений. Возможно, перед первым взрывом на корабле уже была сыграна аварийная тревога. Тогда, к слову, переборки задраиваются и не успевший добраться до своего боевого поста остается в "чужом" отсеке.

А вот заместитель начальника электромеханической службы дивизии капитан 2 ранга Виктор Белогунь (место которого в центральном) оказался в четвертом отсеке, где находится пульт управления ядерной энергетической установкой (реакторами), отнюдь не случайно. Как известно, оба реактора К-141 были надежно заглушены. Аварийная ли защита надежно сработала, вручную ли пришлось опускать компенсирующие решетки - это уже не стольь важно. Главное, "Курск" не стал радиационной бомбой. Благодаря Белогуню не в последнюю очередь.

И еще два слова о вмятинах и царапинах. Сведения о них так оперативно вбрасываются прокурорскими работниками в СМИ, словно общественность - это и есть главные эксперты следствия. И от нее ждут профессиональных заключений. Она, общественность, ожидания старается оправдать. Но поскольку в технических нюансах разбираться скучно, то в ход идут сугубо политизированные версии. Например, и царапина, и вмятина дали благодатную почву для разговоров о злонамеренных "амерах" (американцах), таранивших, а то и торпедировавших российскую субмарину. Борцы с американским империализмом очень оживились.

Пока нет документально закрепленного вердикта, итогов прокурорской, технической проверки, отрицать ничего нельзя. Но как-то уж несерьезно выглядит вся эта суета вокруг "следственных мероприятий". Неотвязное ощущение - облепили мертвый корабль и обдирают его как липку, каждый в своих личных, ведомственных, политических, корыстных интересах.

Впрочем, и мы, журналисты, в той же куче.