Одна из московских газет разразилась сенсацией: на "Курске" был бунт. Автор издания утверждает, что побывал в Североморске, поговорил с врачом, присутствовавшим при вскрытии тела капитан-лейтенанта Дмитрия Колесникова, и тот поведал ему содержимое той части записки офицера, которую не предали гласности. Из этой, второй, части следует, что люди, оставшиеся после взрывов в трех кормовых отсеках, запаниковали, начали рваться в центральный. Колесников встал у них на пути и был избит. О чем он якобы и пишет в предсмертной записке. При этом офицер сетует, что под рукой у него не оказалось пистолета, а то бы он перестрелял всех паникеров. В подтверждение того, что Колесников был избит, врач описывает характер травм и ушибов. Вот так вкратце выглядит эта сенсация.

Нет ничего неожиданного в появлении еще одной версии случившегося на К-141 12 августа 2000 года. Правда, на этот раз версиологи берут на себя смелость говорить от имени погибшего или за погибшего. Для этого надо обладать либо неопровержимыми документальными доказательствами, либо большой самоуверенностью. Судя по всему, о первом речи не идет. Все покрыто мраком анонимности.

Все, что нам остается, это ответить себе - могло ли такое случиться на гибнущем корабле? В ситуации, когда смерть ложится тебе на плечи, может случиться все. И паника, и звериная борьба за глоток воздуха, и сумасшествие, и потеря человеческого облика. Но я уверен, что никакого бунта в те последние часы жизни экипажа на "Курске" не было. Попытаюсь это доказать.

Из записки капитан-лейтенанта Колесникова следовало: как минимум 23 подводника из шестого, седьмого и восьмого отсеков в 12 часов 58 минут 12 августа перешли в девятый, кормовой отсек. Прежде чем вслед за другими перейти в девятый отсек, Дмитрий пишет свои последние строки: "15:45. Здесь темно писать, но на ощупь попробую... Шансов, похоже, нет. Процентов 10-20. Будем надеяться, что хоть кто-нибудь прочитает. Здесь списки личного состава отсеков, некоторые находятся в девятом и будут пытаться выйти. Всем привет, отчаиваться не надо".

Если допустить, что схватка офицера с подчиненными произошла до написания этой записки, то, согласитесь, ни между строк, ни в самих строках столь бурное событие не угадывается. Даже если и случился какой-то конфликт (что психологически вполне вероятно), то зачем офицеру тратить свои последние силы на то, чтобы рассказать живым о минутной слабости своих товарищей, о своей ненависти к подчиненным, которых якобы готов собственноручно перестрелять. Не совпадает это и с характером Дмитрия Колесникова, который со слов близких и друзей уже известен всей стране. Ну не стал бы этот человек на пороге смерти, видя, как тяжело и страшно уходят из жизни его товарищи, строчить на них, по сути, донос.

Ладно, оставим нравственную сторону вопроса. В чем практическое значение такого сообщения? Представьте: прошло почти восемь часов с того момента, как грянули взрывы и лодка легла на грунт. Профессионал, трезво оценивающий ситуацию, в полузатопленном отсеке, в кромешной тьме, использует бесценный клочок бумаги, чтобы живописать эмоциональный срыв подчиненных. Вероятнее всего, в той части своего письма, которую от нас спрятали, подводник пытается дать свое толкование происшедшему по привычке корабельного человека, уважающего правило фиксировать все, что случится на борту. Но, думается, как один из последних командиров лодки, он мог себе позволить бросить напоследок (считай, от имени всего экипажа) пару слов начальству. И если учесть, каким бардаком сопровождались и подготовка, и выход лодки на учения, да и сама служба на флоте в целом, то эта фраза вполне могла звучать так, как ее воспроизводит безымянный лекарь: "Я бы их всех перестрелял". Не к своим умирающим друзьям адресовал ее Дмитрий Колесников, а к тем, кто лоснился здоровьем в те трагические дни, лакируя реальность бодрыми докладами президенту, и продолжает лосниться благополучием по сей день, полагая, что пора бы тему "Курска" и закрыть.

Теперь несколько слов о том, зачем бы это надо было кидаться морякам на своего командира. Напомню: в аварийную ситуацию попали не пассажиры прогулочного лайнера, а профессионалы, которых заставляли десятки, сотни раз проживать эту ситуацию на тренажерах учебно-тренировочных центров, в отсеках лодки, на своих боевых постах во время учебных тревог. Все они имели за плечами как минимум одно длительное плавание со всеми сопутствующими ему "прелестями". Уверен, моряки с первых же минут катастрофы, как говорят на корабле, вели борьбу за живучесть: устанавливали картину повреждений, боролись с течью забортной воды, перекрывали паровые и масляные магистрали, пытались запустить аварийные источники электроэнергии и восстановить связь с другими отсеками. Четкое, упертое выполнение своих обязанностей по аварийной тревоге, как бы ни было страшно и тоскливо, - единственный путь к спасению. Если отчаяние и паника и овладели кем-то, то не сразу. А в эти первые минуты, часы оставшиеся в трех кормовых отсеках делали все, чтобы понять характер свалившейся на них беды, ее масштабы. Они пытались установить связь с центральным отсеком. И, думается, довольно скоро поняли, что Центрального больше нет - по гробовому молчанию всех коммуникаций, связывающих корму с командирским отсеком. И ни одному подводнику, а не то что какой-то толпе, не могло прийти в голову штурмовать переборку, ведущую в ад. Мне как человеку, имеющему за плечами кое-какой опыт боевой службы на ПЛ, дико представить себе, что в критической ситуации злоба и ярость будут направлены против офицера, командира отсека, непререкаемого авторитета. Против своей последней надежды на кромке жизни. Разве что в результате помутнения рассудка от угарного газа.

Что тут еще добавишь... Фантастичной кажется и фигура разговорчивого доктора. Он, эскулап, рассказывает автору, что при осмотре тела Колесникова рядом стояли люди из ФСБ. В этом случае доктор, который наверняка носит погоны, видимо, полагает, что контрразведчикам будет трудно его вычислить, потому и откровенничает напропалую с незнакомым столичным стрингером. Как-то бредово все это выглядит.

Ладно, оставим в покое автора сенсационной версии. Как говорится, Бог ему судья. Но очевидно, тревожить память погибших подобного рода версиологи будут ровно столько, сколько будет хранить молчание власть. А уста ее намертво запечатаны страхом перед правдой о "Курске" и генетическим неумением каяться перед своим народом.