Сегодня, когда у всех на слуху "Курск", вспоминается "Комсомолец". Это трагические страницы одной и той же книги. И многое из того далекого апреля 1989-го перекликается с августом 2000-го. Как и подводники "Комсомольца", моряки "Курска" предчувствовали свою смерть.

Вдова старшего мичмана Михаила Еленина, погибшего на "Комсомольце", рассказывала мне о голубе, разбившемся об оконное стекло их квартиры буквально накануне трагедии. Она и ее подруги по несчастью в один голос говорили, как не хотели их мужья идти в тот злополучный поход. Мичман Сергей Бондарь, выйдя из подъезда, вернулся домой и сказал жене, что больше они не увидятся. За день до того как отправиться на корабль, в тяжелом состоянии духа был командир электро-механической боевой части (БЧ-5) капитан 2 ранга Валентин Бабенко. Страстный рыбак и охотник, он, перебирая снасти, вдруг обронил, что вряд ли ему все это уже когда-нибудь пригодится. Старший мичман Владимир Ткач, подводник со стажем, впервые признался жене, что не хочет на этот раз идти в море. А мать одного из офицеров (к сожалению, точно уже не припомню кого именно) в день гибели сына получила письмо, в котором он сообщал, что перевел на ее имя деньги и просил позаботиться о жене - "когда узнаешь, что со мной случилось". Это уже овеществленная мистика. Документ. Другой такой документ я держал в руках. Жена капитана 3 ранга Юрия Максимчука на девятый день после смерти мужа нашла в белье его записку. Назначенный перед самой автономкой на корабль вместо не ужившегося с экипажем замполита (кажется, его фамилия Трояновский), Юрий пишет жене прощальное письмо. Смысл его в том, что корабль в базу не вернется и больше им не суждено увидеться...

Не берусь истолковывать все эти знаки надвигающейся беды. Есть вещи, которым действительно просто трудно дать рациональное объяснение. Например, категоричность записки Максимчука или упомянутое письмо матери. Это уже не просто разговоры, настроение, а конкретные действия. Хотя и тут при желании можно обойтись без мистики. Просто на человека "нашло", что-то треснуло в нем. С людьми трудных профессий такое случается. А то и вообще чертовщина померещится.

Менее всего тут уместен мой личный опыт. Обращаюсь к нему только потому, что уверен - нечто подобное (со своим, понятно, сюжетом) случалось хоть раз с каждым подводником. В тот день (14 октября 1987 года) я получил командировочное предписание отправиться на боевую службу на одной из подводных лодок. Подошел к окну и увидел, как в наш двор въезжает грузовик. С номером, буквально вогнавшим меня в столбняк: 53-87 ВЕ. Я смотрел в окно и видел надгробную дощечку со своими инициалами и датами рождения и смерти. Не буду врать, смятение чувств было таким, что всерьез подумывал сказаться больным и не идти в море. Ничего, все обошлось. Как и у многих других, чьи нервишки пощекотала случайность, редкое совпадение, розыгрыш судьбы.

А вот у моряков с "Комсомольца" и "Курска" - не обошлось. И, думаю, мистика здесь ни при чем.

Надо прямо сказать, настроению экипажа "Комсомольца" было отчего испортиться перед походом. Склока, затеянная замполитом корабля, отняла у офицеров лодки, и особенно у командира Евгения Ванина, немало сил. Однако главная причина плохих предчувствий все-таки крылась в самом состоянии атомохода. Это был так называемый опытовый корабль. В единственном экземпляре. С августа 1988 года была принята вторая программа спецэксплуатации корабля. Фактически это была лаборатория, в которой шло испытание и новой техники, и новых материалов. "Комсомолец" - единственный корабль ВМФ, который мог погружаться на глубину до 1000 метров.

Как и при любом эксперименте, случались на корабле, скажем так, нештатные ситуации, изрядно потрепавшие нервы экипажу. И вообще, служба на такой лодке не только объективно трудна, но и тяжела психологически. Если к этому добавить ряд конструктивных недоработок, особенно в части автоматики и электромеханики, обнаруженных специалистами лодки, то настроение того же Валентина Бабенко, лучше других знавших проблемы своей БЧ, вполне понятно.

В те дни, да и сегодня, любые сомнения в конструкторских несовершенствах опытового корабля пресекались на корню. Госкомиссия во главе с секретарем ЦК КПСС Олегом Баклановым пришла к выводу, что лодка стала жертвой "крайне редкого стечения обстоятельств". Поэтому всякие откровения о техническом состоянии лодки дальше спецпапок следователей не шли.

Та же картина и сегодня - никто не принимает во внимание настроение экипажа "Курска". Хотя близкие вспоминают, что многие моряки уходили в море с недобрыми предчувствиями. Надежда Тылик, мать старшего лейтенанта Сергея Тылика, сказала, что сын за шесть дней до учений произнес: "У нас на корабле смерть". Здесь нет никакой мистики. Просто офицер хорошо понимал, чем грозит выход в море с экспериментальной торпедой, к тому же имеющей нарушение герметичности. Кроме того, подводники лучше прочих знали, насколько их корабль нуждается в межпоходовом ремонте. Ведь "Курск" только что отработал сложную автономку (боевую службу) и нуждался в элементарном "латании дыр". Эти и другие обстоятельства, вытекающие из общего бедственного положения, в котором находится сегодня Военно-морской Флот России, и определили настроение экипажа перед последним выходом в море. И - никакой мистики. Если и можно говорить о сверхъестественном в данном случае, то это безотказность моряков, вынужденных выполнять приказ даже тогда, когда он грозит им неизбежной гибелью.