klyatwa na korane

КЛЯТВА НА КОРАНЕ. Как известно, в мусульманском мире, к клятве на Коране прибегают в особо тяжёлых случаях — когда путём следствия невозможно установить истину. Клятва на Коране освобождает человека от ответственности, которую он мог бы понести в случае признания его виновным (по крайней мере, в ЧИАССР было так). Конечно, сознавая ответственность момента, многие из тех, которые жаждут добиться истины, приводя ответчика к клятве, и видя его готовность поклясться, довольствуются этим, и не дают завершить эту процедуру. Объяснить это можно двояко, во-первых: не желая усугублять положение ответчика карой господней, если он неправ, и второе, вина за то, что он, будучи правым, всё равно был приведён к клятве подтверждающей его правоту, ложится на истца тоже. Однако, когда об этом спросили у сведущих людей, они дали такой ответ: Клятвы не надо чураться, Мухаммед пророк (САС) тоже прибегал к ней в своём окружении, нужно лишь бояться дать ложную клятву. В этой связи, я хочу рассказать вам об одном случае, произошедшем со мной недавно. Дело было в Африке, для нас — специалистов Миссии, устроили месячные языковые курсы, перед выездом к месту обитания одного из африканских племён. Нужно было изучить минимум из двухсот-трёхсот слов и выражений. Со мной на курсе были россияне: два еврея, два украинца, трое-четверо русских, я и девушка-метиска из Узбекистана. Ну, в общем, учимся, учимся, потихоньку я узнаю кто откуда, они тоже... Дело в том, что я был прикомандирован совершенно случайно, в эту уже сложившуюся группу, в связи с тем, что их врач, по неизвестным причинам, выбыл в самый последний момент. Ну, так вот, учимся, учимся, узнаём друг о друге побольше. И вот, на одном из занятий, как обычно, разговорились, один парень оказался с Волгограда! Я обрадовался, земляк, то да сё. Не Кавказ, но всё-таки рядом же, да у меня там, к тому же, масса родственников чабанует! Но Василий, так его звали, повёл себя очень холодно, и причём, как мне показалось, не считал это нужным скрывать… Ну, думаю, что это с ним, обидел его чем невзначай. Но, на всякий случай, насторожился. Как-то сидим на большой паузе, никто из класса не вышел, жара, или просто какая-то другая интересная тема была: заговорились, не помню — и он мне вдруг заявляет: «У вас там, в Чечне геноцид был, вы русских вырезали, рабов русских держали…» В общем, понёс ересь, почище РТР, Останкино, прочих российских каналов! Я сижу, как облитый холодным душем. Неприятно, конечно! Слов нет! Сразу перед глазами сожжённые дома, разбросанные тела убитых женщин, детей. Да это было, но не русские же были убиты, а совсем наоборот — чеченцы и об этом знает весь мир! И рабы! У кого рабы?! Да кто отказался бы, если на то пошло, от раба!? Однако, его же надо содержать как-то, жильё, питание, ты же его для чего-то держишь, чтоб он что-то делал или как!? Ну, я лично, так понимаю! А на какие шиши, я извиняюсь, его держать. Какую такую он мне прибыль приносит!? Непонятно! Вообще дикость какая-то. Что-то из средневековья, ну тогда тем более не по адресу, в Чечне его не было даже тогда, когда бабушку этого же Василия обменивали на щенка. Да если бы не Кавказ, и не кавказская война, неизвестно, было бы отменено крепостное право на Руси до сих пор. Однако молчу. В аудитории установилась гробовая тишина. Даже иностранцы, которые были с нами, уловили резкую смену, произошедшую в нашем кругу, оглядывают нас, не поймут, в чём дело. «Наши» сидят, уткнувшись в книжки… но, чувствую, у каждого из них внутри, то же самое. Вот и вскрылся гнойник, думаю! Первым желанием было, вытащить это мурло наружу и потереть его мордой об асфальт. До того обидно стало! Конечно же, накопилось! Это пропаганда, эта несусветная ложь, это оболваненное быдло! Но здесь! За несколько тысяч километров от этой грязи… здесь! Где он представлен, как человек с большой буквы, юрист, член Миссии… Да в конце концов, человек переживший коммунистическое время, прекрасно знающий цену всем этим кремлёвским телешоу!!! Вот уж, действительно, как говорится, зла не хватает! Но, тем не менее, я его внимательно выслушал и спокойно так, спрашиваю: «А где рабов-то держали, не помнишь?» А он: «Как же не помнить, как его там... в Урус-Мартане!» Ага, понятно! Но, опять ничего не говорю, молчу, а он уже кипит весь! Все слушают, вижу по глазам: они все держат это в душе, а этот, просто оказался проще их, и всё, а так все один размер... Я ещё немного помолчал, потом, улыбнувшись, я же врач всё-таки, спрашиваю его: «Ну ладно, сокол ты мой, мы звери! Мы и дома взорвали — правда никого не нашли там кроме работников рязанского ФСБ, ну да ладно, мы исчадия ада, чурки, которых вы четыреста лет воспитываете, а мы упираемся, ну никак не можем понять грамоту цивилизации, вы белые и пушистые, а мы отбросы! Есть у тебя, в уничижительной степени, добавить что-нибудь ещё?!» Он понял, что переборщил: выдал себя, растерялся. Начал лепетать, что не все такие и т.д., но, как говорится, всем всё было понятно, что, имеется в виду девяносто восемь процентов чеченцев, а я, благодаря тому, что присутствую, попадаю в эти оставшиеся два процента, это уж точно! «Тогда, — продолжаю я, — сокол ты мой, раз ты очень хорошо знаешь чеченцев, а слова твои я не могу подвергать сомнению, как мне ни больно, ты же юрист, человек со стажем, не молодой, а самое главное — ты настоящий русский, что увеличивает твой бренд, в глазах наших однокурсников. Я могу тебе задать, два-три вопроса?» Он самодовольно кивнул головой, даже не желая отвечать мне. Этот кивок, довольно красноречиво говорит мне, что говори я, не говори, для него это бесполезно. Вся это пропаганда, удачно легла на его внутренний мир, на полуголодные условия, в которых поколениями держала их власть: не давая разгораться, но и не давая совсем погаснуть той ядовитой болезни, великорусского шовинизма, бациллы которой, всегда в избытке в организме русского человека. И вот, их час настал… В этих случаях русского можно победить только двумя средствами, или убить его, или дать ему такую порцию правды, которая не оставит ему никакого шанса, никакой лазейки. Делать это надо, обязательно прилюдно, чтобы не только у него не было шансов, но и у тех, в лице которых он чувствовал молчаливую поддержку. Тем же бесстрастным тоном, как и начал, я спрашиваю его, а скажи, пожалуйста, у чеченцев, среди своей среды, вообще, что-нибудь святое есть? Ну, предположим, любовь к детям, вера в Бога, признание матери. Хоть что- то человеческое есть!? Все сидят, опустив головы, как будто бы их этот спор не касается. Со стороны, человеку несведущему, могло показаться, что здесь идёт обычная консультация, где в роли консультанта выступает мой визави. Первоначальное чувство, охватившее меня: слепой бешеной злости, уступает холодному прагматизму. Я снова и снова повторяю внутри себя, он нормальный, он нормальный, просто он больной, его заразили… вот увидишь, спокойнее, спокойнее! Все конфликты от недостатка информации. С плохо скрытым нежеланием продолжать разговор он ответил: «Да! В Аллаха они верят, если поклянутся на Куране, значит можно верить, детей, конечно, любят, а мать… мать, и для зверя святое, конечно, они уважают мать». Наши слушатели, исподтишка бросают на нас взгляды, мне кажется, они все стали одним большим ухом. Я продолжаю: «Слушай дорогой мой, я врач! На моем счету четыре тысячи двести больших и сложных операций, не говоря о том, что я преподавал несколько лет в Московском медицинском институте, одиннадцать лет я проработал в российской глубинке, девять последних лет в том самом Урус-Мартане, там мои род весь живёт… У меня есть мать, Василий. Отец умер. Я отец пятерых детей, брат двух сестёр, у меня, Василий, есть очень много хороших друзей, которых я обожаю безмерно. В Урус-Мартане почти под сотню тысяч жителей, и если бы кто-то из них сказал, что не знает меня, я был бы страшно удивлён и огорчён. Я старше тебя, но мы учились с тобой в одной советской школе, воспитывались одной идеологией, ценности у нас с тобой одинаковые. Разница только в религии, но, учитывая, то, сколько мы с тобой советские воспитанники, уделяли время религии, ты христианской, а я мусульманской, то даже здесь, мы с тобой одного уровня. Так вот, если ты мне позволишь, я, с этими словами вытаскиваю маленький Коран из портфеля, кладу на него руку и торжественно произношу: «Я мусульманин! Клянусь, на этой священной книге, именем Господа моего Аллахом, клянусь жизнью и здоровьем своей матери, а также: будущим и жизнью, и здоровьем всех моих пятерых детей... что я, никогда, за свою жизнь, не видел ни одного раба, не только в моём родовом селе, которое я знал, как своих пять пальцев, но и во всей Чечне. Это одна тебе клятва, и вторая тебе клятва, я клянусь этим святым Кораном, и всем тем, что я перечислил тебе ранее, что если бы я услышал, или увидел, что избивают русского человека, не убивают, а просто избивают, я немедленно вмешался бы! И что девяносто пять процентов чеченцев поступили бы точно так же, как и я. И это не потому, что мы пылаем к вам особой любовью, нет! Проживи мы хоть миллион лет вместе, вы для нас останетесь врагами, до тех пор, пока не повинитесь в своих преступлениях, а потому, что мы свободные люди, а у свободных людей благородные нравы. Теперь, поскольку мы в Африке, а жить с таким дерьмом, как у вас в душе, вы долго не сможете — это я вам заявляю как врач — гнить начнёте! Поэтому, предлагаю весь этот имперский багаж, чем вас, как «дорогих россиян» напичкали, выкиньте на свалку и за то, что вы себе, взрослым людям, позволили до Африки нести в себе эту гниль, я вас штрафую каждого на бутылку коньяка». Вечером в моём бунгало, на столе стояло десять бутылок самого дорогого коньяка и горка лимонов перемешанных с ломаным шоколадом. А вокруг сидели совершенно другие люди, нежели те, что были в классе, до моей клятвы на Коране! И я, даже пожалел, что не пью! Ну, а как их перевоспитаешь, если не пользоваться их, хотя бы, атрибутикой, СМИ же для такого разговора, в месте их обитания, закрыты.