Поведение российских властей относительно активистов Greenpeace кажется малоадекватным. Сначала сбрасывают десант ФСБ на голландское судно вне территориальных вод, нагло захватывают его и конвоируют в Мурманск, потом выдвигают идиотские обвинения в пиратстве, бросают в тюрьму экологов, фотографа и врача. Все это производит впечатление какой-то невменяемости. Мне, однако, кажется, что эта невменяемость имеет объяснение.

После крушения Российской империи, почти весь двадцатый век прожившей под именем СССР, имперский фантом не перестает смущать воображение некоторых государственных умов, снедаемых жаждой минувшего величия. Расширяться России некуда - кроме Арктики, которая все больше становится фантомной областью, в которую устремляется территориальная фантазия ущемленного величия. Россия в каком-то странном мороке присваивает себе Cеверный полюс, шельф на сотни миль во все стороны, начинает оборудовать на арктических островах бессмысленную военную базу (не с белыми медведями же там воевать?).

И вдруг в зону этой невидимой империи попадает "враг", не признающий суверенитета России надо льдами вне прибрежной зоны, не принимающий всерьез пассионарность воображаемой полярной экспансии. И на этого "врага" обрушивается вся мощь имперского гнева, ярость призрачной арктической сверхдержавы.

В принципе можно расширить империю и вверх прямо до Луны и начать ловить пролетающие над российской территорией космические корабли. Арестовать бы каких-нибудь космонавтов за нарушение границ... Сразу бы зауважали!

События вокруг Академии наук неожиданно напомнили нам, что Россия имеет самый больший научно-исследовательский центр в мире, состоящий из 450 институтов и 100 тысяч сотрудников. Напомнили они нам и то, что этот центр в последние годы пришел в упадок и в некоторых своих звеньях достиг почти полного разложения. Академия наук, некогда бывшая довольно скромной институцией, немыслимо выросла в связи с советскими военными амбициями и желанием Сталина получить ядерную бомбу. В эпоху холодной войны ее функция и стоявшие перед ней задачи были ясны. Но зачем наука России сегодня? Военная доктрина продолжает ориентироваться на ядерные боеголовки, которых и так более чем достаточно.

Наиболее развитая наука во всем мире существует там, где развиваются новые технологии и сверхсовременные производства. Не только государство, но и фирмы финансируют огромное количество необходимых им исследований. В стране, экономика которой основана на добыче природных ресурсов, никакой нужды в науке не существует, особенно в таком гигантском исследовательском центре. Ничего похожего нет в Саудовской Аравии или Иране.

В сегодняшней России существование науки выглядит совершенно орнаментальным. Академия похожа на цветок герани в горнице, но поливка этого цветка оказывается довольно дорогой и целиком зависит от доброй воли государства. И хотя Ливанов говорит о реформе, а не ликвидации, реформа несомненно является способом частичной ликвидации. Пока в России не сложатся благоприятные условия для модернизации экономики, нужда в РАН будет минимальной. Ликвидация РАН, как ни печально, приводит Россию в некоторое соответствие с ее реальным положением в мире.

Хотя реформа – это частичная ликвидация, но что-то все-таки от 450 институтов останется, и их попытаются как-то реформировать. Украдут собственность, это понятно. Но этим все не ограничится. Против изменений в этом дряхлом и неэффективном организме, кажется, не возражает никто. Нелепость затеянного заключается в том, что реформировать Академию намерено государство, которое уже показало свою неэффективность в Сколкове, в Сочи и во множестве других абсурдных и провальных проектов. Российское государство обладает гигантской разрушительной силой и не имеет созидательного потенциала. Министры и президент никак не избавятся от галлюцинации чиновничьей рациональности и способности к позитивному реформированию чего бы то ни было. Бюрократы в раже лезут улучшать и реформировать все на свете, и всегда с одним и тем же катастрофическим результатом. Сейчас государство сожмет в своих объятиях Академию, и через какое-то время из этих объятий выпадет выжатый как лимон труп. Частичная ликвидация может легко перейти в полную.

Сноуден наконец в половинчатой форме попросил политическое убежище в России.

Это, конечно, конец всей его эпопеи, но конец очень традиционный.

Стоит на Западе возникнуть какому-нибудь радикальному борцу с секретностью и спецслужбами, все кончается одним и тем же. Сначала он вызывает сочувствие, как и всякий борец за права человека и свободы граждан. А потом кончает в объятиях Путина – главного гаранта свобод и прав человека в мире. И вся его эпопея начинает стремительно увядать и превращаться в говно.

Удивительно, что разоблачители злоупотреблений никак не поймут, что им надо обходить Россию стороной, если им хочется сохранить хоть немного диссидентской харизмы.

Забавно, однако, что на встречу со Сноуденом кроме гебистов привезли правозащитников. Стараются придать хоть какое-то приличие обстоятельствам, в которых всякое приличие совершенно утрачено.

Последние события в Египте - напоминание о том, к чему может привести политика урезания демократии и поощрения фундаментализма: к отчуждению массы людей, в частности молодежи, и к мощному непредвиденному взрыву.

В Египте был явно нарушен баланс сил. Россия, несмотря на очевидный крен в ту же сторону, все еще пытается балансировать, хотя удается это плохо. Власть понимает, что открытие общества скорее всего приведет к ее коллапсу, но при этом не может и закрыть Россию, не производящую ничего кроме сырья, целиком зависящую от мирового рынка, причем ее элита уже глубоко интегрирована в структуры этого рынка. Закрыть Россию означало бы привести власть к краху иным путем. Поэтому, с одной стороны, казаки и иностранные агенты, а с другой - экономические форумы, восьмерки и двадцатки. С модернизацией, впрочем, покончено. Сколково приказало долго жить. Под молоток, наверное, пойдет и Академия наук, имущество которой разворуют и на этом закончат ее реформу. В принципе власти не нужна модернизированная страна, хотя и хочется побряцать современным оружием.

Элита богатеет за счет природных ресурсов, трубы. В таком контексте население, особенно образованное, "модернизированное", - только лишняя забота. Главная цель властей с самого начала 2000-х - нейтрализовать население, максимально уменьшить эффект его присутствия. Такая ситуация неизбежно ведет к полной блокировке всякого видения будущего. Дороги вперед нет, и никому в голову не приходит думать о стратегии развития. Советский союз был целиком повернут в будущее, нынешняя Россия не имеет никакой цели кроме сохранения status quo. Она все больше поворачивается к мифологизированному прошлому, которое возводится в государственный фетиш, посягательство на который приравнивается к преступлению.

В отличие от национальных государств прошлого или СССР, Россия сегодня совершенно не озабочена сохранением национального единства, сплачиванием населения в некую функционирующую общность. Власти до удивления спокойно натравливают одну часть общества на другую - верующих на атеистов, гетеросексуалов на геев, русских - на кавказцев или выходцев из Cредней Азии. Такая политика хорошо вписывается в сознание с блокированным будущим и в установку на "нейтрализацию населения" любым путем (пусть режут друг друга!). Возникает ощущение, что создание всеобщего раздрая и культивирование взаимной ненависти сегодня кажется властям лучшим способом удержаться у руля.

Но главное - это связывание ущербной легитимности режима с упорным утверждением отсутствия всякой альтернативы. Вколачивание в головы людей представления о том, что в мире нет ни малейшей альтернативы той реальности, которую предлагает власть, что политического поля и выбора быть не может ни при каких обстоятельствах, что опытный вор-бюрократ предпочтительней любого иного варианта - это краеугольный камень режима, не ведающего ни будущего, ни идеологии, ни стратегии. И именно это патетическое утверждение отсутствия альтернативы, свободы выбора, иного будущего характеризует политику конца истории, стремящейся балансировать между открытостью и закрытостью, современностью и фундаментализмом, при том, что пятачок, на котором балансирует эквилибрист, все сужается и сужается.

Отъезд Гуриева отмечает существенный момент в эволюции российского общества. Эволюция эта часто определяется как реакция, как установление приоритета силовиков над «экономистами» и т.д. Все это верно, но есть одна особенность, которая мне кажется особенно важной. Путинский режим в силу своей идеологической нейтральности был способен рекрутировать на технические должности в правительство экспертов разного калибра. Но идеологическая нейтральность была отброшена, и принцип рекрутирования в органы власти был радикально изменен. Центральным событием тут стало принятие антисиротского закона в ответ на список Магнитского. Тут впервые принципом селекции было провозглашено доказательство лояльности через совершение подлости. Если депутат отказывался голосовать за этот закон, он почти автоматически выводился из круга причастных к власти. Этот принцип подлости широко применяется в уголовных сообществах, члены которых должны пройти инициаицию, например, убив случайного прохожего.

С тех пор как принцип подлости заменил собой принцип нейтральной компетентности, властные структуры оказались обреченными на интеллектуальное и моральное вырождение. Я полагаю, что нынешнее правительство Медведева, которому многие предрекают скорую отставку, может оказаться последним правительством относительно порядочных технократов (среди которых, правда, попадаются и мединские). За ними могут последовать яровые всех мастей.

Отказ от принципа компетентности и связанные с ним неизбежные трудности в рекрутировании эффективного чиновничества – поворот большого значения. Опора на подонков всех мастей, хотя и призванная укрепить основания власти холуйским призывом, в действительности приводит к резкому расшатыванию основ государства. Даже при социализме, в организациях типа Комсомола, никогда, хотя бы внешне, не господствовал принцип беспардонной низости, ставший основой всякого рода «Наших». Комсомольцы, пусть демагогически, призывались к соблюдению неких принципов нравственности. Не так часто встречаются общества, открыто провозглашающие подонков своей опорой. Идея, что безнравственные подлецы могут хранить верность режиму, – одна из самых нелепых. Человек, чьей главной заслугой является отказ от нравственности, никогда не может быть надежной опорой чего бы то ни было. Похоже, что новая версия путинского режима строится на зыбучем песке.

Криминализация гомосексуализма исходит из предпосылки о том, что гетеросексуальность - это норма, а гомосексуальность - отклонение от нормы. Предполагается безусловная нормативность гетеросексуальных отношений. Если ты гетеросексуал - ты нормальный. Нормализация определенного типа сексуальности - дело безнадежное. Сексуальность многолика и полиморфна, и границы нормы в ней неуловимы, если это, конечно, не прямое насилие. Кстати, большинство изнасилований - всюду признаваемых преступлениями - вписывается в рамки "нормальной" гетеросексуальной практики. Педофилия преступна потому, что ребенок не является субъектом с достаточной автономией воли. Все остальное не поддается нормативизации. Если все в рамках гетеросексуальности норма, то норма и анальный секс, и садизм с мазохизмом, и вуайеризм, и фетишизм, и групповой секс, и многое другое. А если это не так, то где провести границы?

Нелепая идея приложить к сексуальности юридическое понятие нормы вписывается в общую для российского общества тенденцию разделять людей на правильных и неправильных. Если ты "политический гетеросексуал", ты поддерживаешь режим, а если нет, то ты "политический гомосексуалист", патология. Но так же, как не существует "правильных" гетеросексуалов, не существует никакой поддержки режима. Сколько раз каждому приходилось слышать: "Я вообще голосовал за Путина, потому что остальные совсем придурки. Но ЕдРо - жулик на жулике, суды и следователи - бандиты с большой дороги, чиновники - сволочи" и т.д. Это что, поддержка режима? Это что, норма? Или это уже на грани оппозиционных девиаций? Миф о сторонниках режима так же эфемерен, как и миф о сексуальной нормативности.

Болотное дело распалось на две части. С одной стороны, идет медленная, но постоянно расширяющаяся травля участников демонстрации 6 мая. С другой стороны, из дела выбухает отдельный показательный процесс с обвинениями в организации массовых беспорядков и заговоре, чьей целью было насильственное свержение существующего режима. Этот процесс был инициирован пасквилем на НТВ и разворачивается вокруг Сергея Удальцова, Леонида Развозжаева и Константина Лебедева. Многие наблюдатели сравнивают эту часть дела с сфабрикованными сталинскими процессами.

Существенно то, что дело об организации массовых беспорядков отводит беспрецедентное место признаниям обвиняемых. Сначала следствие мучило и запугивало Развозжаева, вымогая из него признание, которое он подписал, но от которого потом отказался. Тогда началась обработка Лебедева, принявшего навязанные ему правила игры и подписавшего признание, в котором, судя по всему, содержится немало чепухи. Нужда в признаниях указывает на полное отсутствие фактической базы дела, но не только.

Дело в том, что признание, значение которого подвергается сомнению современной юридической практикой, выводит процесс из юридического процессуального контекста. Что такое юридический процесс? Это отработанная веками процедура поиска и установления истины. Именно для этого в процессе имеются две конкурирующие стороны, подвергающие свидетельства и улики пристальной критике. Не существует иной сколько-нибудь надежной процедуры установления правды. Признание прекращает процесс, уничтожает соревновательность сторон, то есть приостанавливает юридический поиск истины. Истина в ритуале признания закрепляется за словом подозреваемого без всякой критики и сомнений, как сказали бы лингвисты, перформативно. Акт высказывания принимается за акт установления истины, как в откровении или клятве. Однако не существует никаких оснований верить человеку (тем более если он действительно совершил преступление), прошедшему через жестокие жернова следствия. Признание - это жест прекращения поиска правды и одновременно жест передачи своей судьбы в руки преследователей в надежде, что в обмен на отказ от борьбы наказание будет минимальным.

В античности поверженный город мог быть разрушен, а его жители могли быть умерщвлены. Чтобы избежать этого, побежденные прибегали к ритуалу pistis у греков или fides у римлян. Fides - это самоотдача на милость победителя, признание в обмен на покровительство. Но в этой сделке с врагом вера в милость сильного зеркально предполагала веру в лояльность и честность побежденного. В fides происходил обмен верой - я верю твоему признанию, а ты веришь в мое великодушие. Никакого другого основания кроме веры ритуал этот не предполагал. Fides, как и признание, - это жест тотальной капитуляции перед победившей властью. Именно поэтому власть ценит признание. Признание оказывается отражением речей "вождя", которые точно так же не подвергаются критике, сомнению, экспертизе. В обоих случаях поиск истины приостанавливается.

Центральное место признания в готовящемся зловещем спектакле показывает, что российская правовая система радикально выводит себя за рамки цивилизованной юриспруденции. Поиск истины приостановлен, и публичное пространство отдано теперь двумя голосам - указующему голосу вождя и резонирующему с ним голосу покаянно признающего свою вину. Любая иная форма дискурса, особенно связанная с поиском истины, признается нелегитимной.

Удальцову клеят вселенский заговор и чуть ли не саботаж на железной дороге. Все по старым сталинским рецептам. А вот Навального хотят упечь по уголовке, и не просто, а за кражи. И это, конечно, особый аттракцион.

Поскольку Навальный сделал себе имя на борьбе с воровством, нужно во что бы то ни стало сделать из него самого вора. Это не просто симпатическая магия, где воровство и борьба с ворами сплетены. Это проявление глубокого убеждения чиновников, что в России, а может быть, и в мире не может существовать честных людей. Ни при каких обстоятельствах! Люди делятся на тех, кто попадается на воровстве, и тех, кто не попадается. Других просто нет. Бороться с жуликами может только тот, кто ворует изощренней всех жуликов. И вот шайка воров делает все, чтобы это доказать.

То же самое с Магнитским: любой ценой представить человека, борющегося с кражами, как вора, даже после его смерти. И Ходорковского сажали по тому же сценарию: хвалился, что сделал честную и открытую компанию, - посиди за воровство.

Это сознание воровства как божьей заповеди, которую нельзя нарушить, - лучшая характеристика нынешнего режима, моральное падение которого достигло такой глубины, что его столпы даже не понимают всей невероятности происходящего: заведомые жулики и коррупционеры сажают за воровство... честных людей. Что там твое зазеркалье!

Надежде Толоконниковой отказали в УДО. Но еще ни разу не было случая, чтобы честного человека выпустили досрочно. При Сталине среди осужденных различали классово чуждых и классово близких. Первым - никакой пощады, а вторым - перековка, реабилитация, возвращение в ряды и проч. Одним словом, забота и послабления. Понятно, честные, невиновные люди сегодня - классово чуждые, им на всю катушку. А кто тут классово близкие? Воры, грабители и убийцы... Их можно и по УДО. Что-то в них несомненно власть чувствует родное и близкое.

Беседа Познера с Яровой. У депутата нет аргументов, а потому постепенно все кристаллизуется в простой формуле: я российская гражданка, русская и православная, а Познер не русский, гражданин непонятно чего и не православный. Разговор об обстоятельствах и поступках постепенно сводится к средневековому утверждению сущностей. Все, что делается и говорится, не сущности, а, как сказали бы философы, акциденции. Когда-то средневековые теологи полагали, что Бог сотворил мир как сущность, которая, как и все творение Бога, безусловно хороша; но потом на этой позитивной субстанции наросли всякие нехорошие акциденции, случайности, в общем-то не меняющие незыблемой позитивности мира.

Эта логика в высказываниях Яровой отчетливо проявлена и, кажется, становится все более расхожей логикой режима. Что бы мы ни делали - воровали, насиловали, убивали, - это все акциденции, которые нисколько не отражаются на незыблемой позитивности субстанции. Я субстанциально хороша просто потому, что я российская гражданка, русская и православная. "Единая Россия", как ее представляла Яровая, хороша потому, что это "партия действия". А что за действие - беззаконие, произвол, казнокрадство - не имеет значения, это несущественные акциденции. Оппозиция - субстанциальное зло, а власть - субстанциальное благо. Вот такая нынче у нас онтология на дворе.

Много сказано о том, что средства массовой информации выстраивают стену между реальностью и опытом человека. Стена эта во многом соткана из стереотипных нарративов, в которые люди вписывают события своей и чужой жизни. В результате реальность становится все менее событийной и все более предсказуемой, сериальной. Эта сериальность и предсказуемость отражается на поведении людей и снижает их активность.

Российская реальность подверглась сериализации больше, чем реальность иных стран. Здесь совсем мало сюрпризов. Каждый получил свою роль и играет ее без неожиданностей. Дума играет роль буйнопомешанного, прячущего свои доходы, и ничего иного от нее уже никто и не ожидает. Любое ее безумие предсказуемо. Суды сажают и никаких сюрпризов, например, оправдательных приговоров, нам не сулят.

История с Навальным печально вписывается все в ту же предсказуемость и сериальность. Там, где появляется одно уголовное дело, возникает второе, третье, четвертое и, наконец, пятое. Но никого уже не удивит шестое или седьмое. Навальный едет в Киров на заклание, и все знают, что его осудят. Он только выполняет сюжетную функцию, которая заранее была ему предписана. Все знали, что осудят и посадят, и ничего нового. Даже чувствуется легкое удовлетворение от того, что никаких сюрпризов не будет. Общество настолько вошло в это нарративное русло, что уже не испытывает ни шока, ни отчаяния.

Российские нарративы складываются в подобие рока, судьбы греческих трагедий. А граждане страны, как зрители в театре, следят за их унылым развертыванием - без сюрпризов и перипетий - в пассивной инертности все заранее знающих наблюдателей.

В Москве беседовал с одной молодой преуспевающей женщиной, работающей в компьютерном бизнесе. Всего она добилась своим трудом и очень боится теперь потерять приобретенное. Угрозу своему благополучию, однако, она видит не в чиновниках и судах, а в трех факторах - оппозиции, гомосексуалистах (!) и мигрантах. Последние два фактора, по-моему, в комментариях не нуждаются, а вот первый - интересен. В оппозиции она видит стремление к власти, помноженное на некомпетентность и крен в левизну. Боится Зюганова и Удальцова. Но и Навальный ее пугает, как и националисты. Никакой программы оппозиции она не видит, смысла демонстраций тоже, кроме голых амбиций. Объединение в протестном движении разных идеологий в ее глазах компрометирует все движение в целом. Голосует она за Путина скорее из охранительного инстинкта.

Нельзя исключить того, что оппозиция в ее нынешнем виде в основном исчерпала свой людской ресурс. Нет ощущения, что ее ряды расширяются. Но и поддержка Путина неуклонно падает. Было бы, однако, поспешным считать, что люди, недовольные Путиным, автоматически вливаются в ряды оппозиции. Скорее всего, оппозиция и власть являют собой два полюса, мало способные расширить свою базу. Между этими полюсами, однако, образуется растущий обширный слой людей, не доверяющих вообще никому. Это слой, чьи интересы никем не артикулированы и не представлены. Он существует вне зоны политического, в неопределенности отчуждения от всех политических сил. Можно, на мой взгляд, ожидать роста этого слоя, который, вполне вероятно, сыграет существенную роль в будущем России. Я полагаю, что именно в этом неартикулированном и разобщенном сообществе в конце концов найдет свое место и моя недавняя собеседница. Такого рода отчужденная масса может неожиданно кристаллизоваться в социальное движение, а может и сохранить характерную для нее инертность. Ее исключение из зоны политического делает отведенную ей роль в высшей степени непредсказуемой. "Случайность" российского будущего скорее всего спрятана в этой неясной массе, а не на обнаженных публичных полюсах.

Березовский - последняя фигура героического периода. Персонаж bigger than life, короновавший правителей, начинавший войны, стряпавший конституции по своему усмотрению. Человек страстей, игравший по-крупному и часто проигрывавший. Интересен сегодня контрастом, который он являет новой цивилизации карликов, не имеющих воли и лебезящих у барского стола. Герои кончились, наступило время мелкой дряни.

Любопытно, что Следственный комитет, грезящий романами Дюма, стремится найти мощных заговорщиков - террористов, бомбистов масштаба Березовского, а находит на эту роль Развозжаева, который продавал шапки. Даже главному врагу Навальному не могут приписать ничего, кроме мнимой кражи древесины.

То, что власть долгие годы все нелады приписывала коварной воле Березовского, показательно: литературные фантомы героических, романных времен. Последний живой "титан" прежней эпохи - Ходорковский - в неволе, и ворон клюет его печень. А дальше - бастрыкины, железняки и лаховы. Конечно, титаны прошлого, начиная с Ельцина, - не совсем герои Гомера, но в нынешнюю Лилипутию их тоже не засунешь.