Справка

Заявление Ходорковского на имя генпрокурора Юрия Чайки

Обратиться непосредственно к Вам меня вынуждает сложившаяся ситуация с Алексаняном.

Алексанян В.Г. находится сейчас в ведении уже обвинения, а не следствия. С.К. Каримов, имеющий непосредственное отношение к происходящему, также работает непосредственно в Вашем подчинении. Прошедшие несколько лет С.К. Каримов, действуя в непосредственном контакте, как я обоснованно полагаю, с И.И. Сечиным, предпринимал многочисленные, мягко скажем, сомнительные действия по формулированию доказательств несуществующих преступлений.

В том числе и путем угроз, возбуждения дел против несговорчивых свидетелей. Часть этих угроз была реализована, дела сфабрикованы, люди в розыске или в тюрьме.

Именно возможности такого давления на людей приводят к сокрытию следствием документов, о чем я неоднократно заявлял.

Однако пока речь не шла о непосредственной угрозе жизни потенциальных свидетелей, я считал возможным вести исключительно процессуальный спор, ожидая появления в России давно обещанного независимого суда.

Ситуация с моим адвокатом Алексаняном В.Г. из ряда вон выходящая.

Мне стало известно из его выступления, что его не только допрашивали обо мне, но и впрямую связали дачу им устраивающих обвинение и лично С.К. Каримова показаний с предоставлением ему медицинской помощи в необходимом объеме. Более того, он ощущает, что может не дожить до судебного решения.

У меня нет контакта с Алексаняном В.Г., и я могу судить о его положении только из его выступления в Верховном Суде.

Я знаю, что УФСИН по Москве может врать суду. Знаю на своем примере с голодовкой, поэтому их заявления меня не обнадеживают.

Таким образом я поставлен перед невозможным моральным выбором:

- признаться в несуществующих преступлениях, спасти тем самым жизнь человека, но сломать судьбы невиновных, записанных мне в "соучастники",

- отстаивать свои права, дожидаться становления независимого суда, но стать причиной возможной гибели своего адвоката Алексаняна.

Я долго думал и не могу сделать выбора, перед которым меня поставили.

Именно поэтому я вынужден выйти за процессуальные рамки и проинформировать Вас о начале голодовки.

Очень надеюсь на то, что возглавляемое Вами ведомство примет решение, гарантирующие Алексаняну В.Г. жизнь и медицинскую помощь.

Пресс-центр адвокатов Ходорковского

Дословно

Юрий Шмидт

Он (Михаил Ходорковский. - Ред.) принципиально не хочет, чтобы его здоровье становилось темой публичного обсуждения. Именно потому я не комментировал его самочувствие после ранения в колонии – помните, был такой инцидент.

...Заявление на имя Генпрокурора написано 29 января, а голодовка началась накануне, то есть 28-го.

...Я очень надеюсь на то, что Ходорковский согласится отказаться от сухой голодовки. Хотя бы потому, что при сухой голодовке процедуру насильственного кормления могут применить очень скоро. Не говорю уже о том, что состояние здоровья ухудшается стремительно. Обычная голодовка, на мой взгляд, не только менее опасна для здоровья, но и может быть более эффективной. Но, повторю, это моя позиция. Когда адвокаты говорили с Михаилом Борисовичем, то все пытались убедить его отказаться от идеи сухой голодовки. Надеюсь, он все-таки изменит свое решение. Очень надеюсь.

Избранное.Ру, 31.01.2008

Василий Алексанян

Я с огромным уважением отношусь к Михаилу Борисовичу, я, несомненно, ему признателен, благодарен за поддержку. Я только не хотел бы, чтобы ему был причинен вред какой-то, чтобы он заболел или умер. Достаточно моей жертвы. Потому что у него четверо детей, у меня один. Я, конечно, за него переживаю. Сухая голодовка - это очень суровая вещь, и она может привести к тяжким последствиям. Все равно я думаю, мы все это пройдем. Господь видит. Правда на нашей стороне.

Пресс-центр адвокатов Ходорковского, 31.01.2008

Валерия Новодворская

Сухая голодовка – это смертельное средство. Если голодовка с употреблением воды может длиться даже больше двух месяцев (хотя, конечно, после первых 45 дней человек уже теряет многие жизненные функции, иногда встать не может, его приходится приносить в суд на носилках), то сухая – это страшная вещь. Не было случая, чтобы кто-то жил больше 13 дней.

Агония наступает достаточно рано. Я испытала ее на себе. Не надо даже ждать и 11 дней. Мы держали эти голодовки в горбачевские времена, в конце 80-х, когда получали по 15 суток ареста за несанкционированные митинги.

Я могу сказать, что первые три дня еще можно как-то переносить. На четвертый-пятый день наступает очень тяжелый период. Пить хочется постоянно, снится вода, водопады, кувшины. Становится очень жарко, и хочется одного – выскочить куда-нибудь на мороз или под дождь, полежать в холодной реке или усесться на какую-нибудь глыбу льда. Здесь, конечно, уже совершенно не жизнь. Я помню, где-то на пятый день товарищ мой из соседней камеры стал даже стучать в стенку и спрашивать, нельзя ли ему покончить с собой. Настолько это тяжело переносилось.

Начинаются отеки. Для почечных больных это вообще смертельно. Если человеку надо принимать лекарства, это очень большая встряска для организма. Я думаю, я лишилась здоровья именно там. У меня всего 17 голодовок по 15 суток, из них несколько сухих. Максимальная сухая у меня была 7 дней. Это было просто ужасно. А дальше путается сознание. В дальнейшем это тоже сильно скажется. И на почках, и на желудке. Это обезвоживание всего организма. Все болезни, которые есть, усилятся.

Продолжить до конца – смерть. Мучительная смерть. Это рекордсмены, которые выдерживали больше 13 суток. Здесь можно лишиться рассудка, это очень и очень мучительно. Этого я не хотела бы пожелать даже врагу.

The New Times, 31.01.2008