Художнику в России надо жить долго, и все знают, что надо, но почти никто в России долго не живет. Начальство не разрешает - или сами художники не хотят. Видимо, что-то такое растворено в воздухе, в государственных указах и в человеческой крови, какая-то несовместимость.

Юрий Петрович Любимов прожил в России без малого 100 лет. Правда, был еще краткосрочный отъезд в эмиграцию, но это больше походило на репетицию. Репетицию изгнания, по известным образцам, и он поставил этот спектакль, как всегда, с блеском, однако пьеса, к счастью, продержалась на сцене недолго. Зато пьеса "Возвращение" прошла с таким успехом, каким нечасто пользовались самые громкие премьеры в легендарном театре.

Ибо в ней соединилось все, в этом последнем, небывалом спектакле, растянувшемся на четверть века. Триумф победы и предательство учеников, которые самого мэтра обозвали предателем. Возрождение театра и раскол театра. Шекспировские страсти и прощальный чацкий монолог. Окончательный уход с Таганки, последние постановки - "Бесы" (в 94 года в Театре им. Вахтангова), "Князь Игорь" (в 96 лет в Большом), "Школа жен" (в 97 лет, в Новой опере). Смерть.

Художнику в России надо жить долго, но такие перегрузки какое сердце выдержит? Юрий Петрович выдерживал любые. Травлю, тупые ножницы цензуры, резавшие по "Живому", бесконечные прогоны в пустых залах, куда допускались только придурки из минкульта и бабы-дуры из райкома партии, актерские загулы... "Скажи еще спасибо, что живой!" - спел ему к 60-летию Владимир Высоцкий, а он мог бы ответить великому барду строчкой из другой, очень похожей песни того же автора: "Кому сказать спасибо, что живой?.."

В самом деле, кому?

Любимов не отличался богатырским здоровьем. Характера был взрывного и в спорах с самыми разными людьми, хоть с партийными боссами, хоть с артистами способен был довести до белого каления и себя, и собеседников. Вообще жизнь прожил тяжкую, познав тяготы с малых лет, когда остался без родителей, арестованных органами ЧК. Свой театр получил довольно поздно, в 47 лет. Скандальную славу любимовской Таганки все годы ее существования в СССР сопровождали доносы, разносы в газетах, ненависть начальства, зависть коллег.

Но тут коса нашла на камень. Вдруг выяснилось, что именно в этом губительном для большинства художников климате его удивительный талант не гибнет, но расцветает. Любимов создал ведь не какой-нибудь, а революционный театр, и беспартийный немецкий коммунист товарищ Брехт стоял у истоков этого театра, и вечно живой Ленин в "Десяти днях" подавался в одном флаконе со стилистикой погубленного Мейерхольда, и если Любимов ставил Горького, то непременно "Мать". Вот попробуй запрети "Мать" Горького, какие бы там намеки ни рассыпались по тексту инсценировки! И намертво заученные в школах Пушкин с Маяковским обретали в театре Любимова вторую жизнь, и сдача спектаклей, в которых о трагедии поэта в столкновении с властью и обществом говорилось во весь голос, тоже становилась зрелищем. Вы что, товарищи, имеете что-нибудь против солнца русской поэзии и лучшего, талантливейшего?.. И товарищи затыкались, и пьесы шли, и лишний билетик на Таганку считался дефицитом высшего класса, и толпы жаждущих перед началом спектакля заполняли пространство между выходом из метро и входом в театр и штурмовали кассу.

А вот год, к примеру, 1968-й, апрель месяц. Очередное совещание в Москве по вопросам культуры. Судьба Любимова, кажется, решена: его уволят из театра. Он просит слова - слова не дают. Он требует слова - его не слышат. Он стоит в зале с протянутой рукой: "У меня замечание по резолюции". Ладно, только коротко. «Я не задержу вас, товарищи». Очевидец, артист Валерий Золотухин записывает эту сцену в свой дневник.

Любимов (указывая на талмуд речи в руках): - Здесь все есть. Не откажите мне в стакане воды. - Ему наливают воды. Он медленно делает несколько глотков. Зал замер. Все чувствуют, что происходит что-то невиданное, ловкое и прекрасное, и восторг заполняет наши таганские сердца. Шеф начинает говорить. Говорит по бумажке, говорит тихо, красиво, не торопясь. Спектакль, он давно не играл и теперь делал свои смертельные трюки элегантно, и внешне невозмутимо: - Дорогие товарищи!!! - и попер... Зал вымер. Не только муху, дыхание собственное казалось громким. Ленин и Горький - только их высказываниями аргументировал шеф свои мысли. Приводил цитаты из рецензий, опубликованных в свое время в центральных органах партийной печати: "Правда", "Известия", "Ленинградская правда", высказывания, впечатления от спектаклей театра рук. ком. партий соц. стран. Вальтер Ульбрихт, Луиджи Лонго, Пауль Шапиро и пр. Речь была продумана в деталях, и шеф потрудился над ней изрядно. Это была речь эпохальная, речь мудрого политика, талантливого полководца, войско которого только что бузило в зале".

За то, что живой, он мог бы сказать спасибо только самому себе.

Выросший в сталинские годы, Любимов был не только великим режиссером, но и великим актером в той пьесе, которую десятилетиями играл на одних подмостках с партией, правительством и их холуями. Казалось, он порой прямо наслаждался этой своей ролью бесстрашного диссидента под маской искуснейшего демагога. Юрий Петрович выучил ее назубок и, в отличие от диссидентов подлинных, которые этим воздухом и минуты не могли дышать, он дышал им полной грудью. Он купался в этих скандалах и в этой славе.

Революционный театр, да, но осененный полководческим гением Наполеона, растоптавшего революцию, и дипломатическим гением Талейрана, способного запудрить мозги кому угодно. С матросами и солдатами при входе, накалывающими билетики на штык, но живущими в стране, где революцию победила империя, которая стремительно скатилась в маразм. Однако с ней, с эпохой, можно было разговаривать на доступном ей языке, развешивая цитатки как игрушки на елке для кремлевской детворы, и двадцать лет подряд он дурачил начальство, отвоевывая себе пространство свободы в огороженной флажками стране.

В нем это поразительным образом сочеталось: безрассудный талант и холодный расчет, юношеская нетерпимость и умение складно излагать лозунги, отчаянное хулиганство и мудрость старого политика. Умевший пробивать свои спектакли как никто другой, он заряжался сам от себя, от воплощенных замыслов и побед, и от поражений тоже, и от обид, которые обращал в подлинную трагедию, и этот вечный театр стал залогом его редкостного долголетия. Игра была самоцелью и средством обезболивающим.

Мне посчастливилось много раз бывать на Таганке в годы 80-е, и эти часы, наполненные чувством бесконечного счастья, незабываемы. Бесконечна и благодарность, длиною в целую жизнь, которую в России художнику надо жить долго, чтобы по мере сил избывать многовековую традицию расстрелов, самоубийств и скоропостижных смертей. Юрию Петровичу Любимову это удалось, и скорбная весть о его кончине отзывается не только печалью. Но и гордостью за человека, который и возрастом, и делами своими прикоснулся к бессмертию.