Традиция восторженной лояльности на Руси – из самых древних. Это ремесло славное, бессмертное, неистребимое. Это старинный обычай, со своими неизменными правилами и отработанными методиками.

Собственно, они просты, эти методики.

Вычисляется враг или целая группа инакомыслящих супостатов. Организуется народ, то есть лучшие его представители в лице трудового крестьянства с хоругвями и дубьем, пролетариев-экскаваторщиков и матросов большого морозильного траулера "Барабинск". Одновременно в бой вступает лояльная творческая интеллигенция, и те чувства, что народ выражал словами немудреными, она излагает отборными словами. Все они солидарно высказываются о наболевшем. О смутьянах очкастых, о врагах народа, о докторе жеваге, который продал Родину за тридцать сребреников, о тунеядцах, стилягах и литературном власовце.

А потом они окончательно сплачиваются вокруг царя, вокруг партии, вокруг президента, вокруг начальства, которое устроило им эту развлекуху с мордобоем, и тут очень важный момент, типа катарсиса. Втоптав в землю диссидента, обязательно надо сменить праведный гнев на умиление. Испытав презрение и ненависть к врагу, непременно нужно полюбить всем сердцем того, кто позвал тебя на бой с нечистью и вооружил, и эта любовь никогда не ржавеет.

Такова схема. Обряд, освященный веками. Эталон.

Однако не бывает правила без некоторого исключения, подтверждающего правило, и в этом смысле Максим Кантор – образцовый пример. Он всегда одинокий воитель. Он сам себе и народ, и партия, и секретариат Союза писателей, и экскаваторщик, и большой начальник. "Толпа из одного человека" – это про таких, как он, и это всегда грозная в своем патриотическом порыве зубодробительная толпа. Это толпа, сметающая на своем пути все живое.

Целью и мишенью для Максима Карловича была и остается демократическая интеллигенция. Либерализм как идеологию и либералов как класс он казнит всюду, где видит, и с таким ожесточением, какое редко встретишь в природе. Он изобличает недругов в толстенных романах, которые, кажется, для того и написаны, чтобы тяжелой книгой прихлопнуть оппонента, и в статьях-манифестах, и в кратких газетных колонках. И хотя стараниями власти и волею судеб демократов в России осталось немного, каждое их выступление Кантор воспринимает как личное оскорбление. Существование в родной стране либералов, их слова и дела – постоянный источник вдохновения для художника.

Краткий разящий текст в центральной газете тоже посвящен им. Тем, кто "два года свергали власть... написали несметное число статей... произвели тьму мелких каверзных действий ("синие ведерки", поддержка бандеровцев, гениталии, прибитые к брусчатке, танцы в храме)... заклеймили собственную историю... боролись за свободу (правда, за свою, не народную, – зато искренне)". А еще этими извергами, как уверяет Кантор, "одних доносов написано, полагаю, ненамного меньше, чем в печально памятные годы, – что ни газетная колонка, то донос".

Сильно пишет Максим Карлович. В классическом погромном стиле, но не слепо копируя, а творчески обогащая. За счет свежих примеров и таинственных намеков: так, остается не вполне понятным, кто два года подряд писал доносы. Уж не Лимонов ли, знаменитый оппозиционер и знаменитый колумнист "Известий", коллега Кантора? Это место остается непроясненным, а в остальном все как положено и прозрачно. В рамках неистребимой традиции, как предки завещали. Эстафета поколений в надежных руках.

Однако более всего исследователя нравов в Отечестве радуют не эти строки. Более всего радуют строки последующие, в которых одинокий Кантор, действуя по науке, все-таки тоже взыскует катарсиса. Ищет, с кем бы сплотиться из больших начальников, и кого воспеть. Ищет и находит.

"Пришел один Эрнст – и всех победил. Один. За час человек сделал никчемной работу тысяч. Помимо прочего, открытие игр – лучший образец современного искусства; в содержательном отношении превосходит митинги". Так автор "Известий" откликается на олимпийское шоу, запущенное в Сочи, и не надо удивляться, что место помазанника, гаранта Конституции или там генерального секретаря в финале канторовской статьи занял скромный генеральный директор Первого телеканала. Истинный охранитель, с дубьем или с клавиатурой в натруженных руках, он чуток к веяниям эпохи и понимает, что Сочи – это наше все, и Константин Эрнст, организатор и вдохновитель олимпийского празднества, – он нынче как Путин и Сталин. Под грохот его фейерверков, с песнями, борясь и побеждая, лыжник за медалями идет. И если, смешав все в кучу, нестерпимо хочется еще раз вломить "белоленточникам", то сегодня без гендиректора не обойтись. Он здесь власть.

Традиция восторженной лояльности на Руси – из самых древних, но Кантору удается наполнить ее новым содержанием. Вот этой чистой, безгрешной, одинокой любовью к телевизионному начальству и его государствообразующему олимпийскому творчеству, соединенной с такой искреннейшей ненавистью к врагам, какую и в прежние века редко встретишь. "Безгрешный холуй, запасайся камнями, разучивай загодя праведный гнев!" – это лишь отчасти про него сказано. Максиму Карловичу разучивать ничего не надо.