Митрополит Кирилл, права человека и смертная казнь

Маститый отечественный публицист Максим Соколов дал суровую отповедь той "светской и гуманистической критике", которую вызвало обращение X Всемирного русского народного собора к теме прав человека, а в особенности - выступление на этом соборе митрополита Смоленского и Калининградского Кирилла. Обозреватель расценил преобладающую реакцию нынешней "просвещенной среды" на любое упоминание имени Божьего и уж тем более на речи священнослужителей как "откровенные корчи", вызываемые у "определенного рода существ" Тем, Чье присутствие (или даже одно упоминание) они не в силах выносить. Аргумент, что и говорить, сильный. Употребив его, г-н Соколов мог бы и не вступать в содержательную полемику с антиклерикалами: корчащихся бесов никакими доводами не проймешь. Однако публицист все же взял на себя труд рассмотреть возражения против тезисов митрополита Кирилла, исходящие из либерально-правозащитной среды.

Впрочем, разбора по существу не получилось - да, вероятно, автор такового и не замышлял. Подобрав несколько мест из публикаций своих оппонентов (по имени назван лишь один, ссылки отсутствуют), г-н Соколов обвиняет их скопом в постыдном невежестве и даже в принципиальном нежелании вникнуть в суть дела: "Критика Собора высветила тяжкую некультурность нашего либерального сообщества… Мракобесы в рясах считали, что, прежде чем говорить о предмете, желательно чему-то учиться и что-то знать. Последователи идеалов Просвещения какое бы то ни было знание предмета... нужным не считают".

Итак, в глазах Максима Юрьевича противники новоявленной церковной интерпретации прав человека являют собой малоприятное зрелище: если не мучимые корчами дьяволята, то уж по крайней мере апостолы невежества и поборники обскурантизма. На этом безрадостном фоне особенно привлекательно должны выглядеть идеологи Русской православной церкви во главе с митрополитом Кириллом. И надо же такому случиться, что почти одновременно с печатным выступлением г-на Соколова митрополит дал обширное интервью официозному изданию, в котором сам ответил своим критикам и изложил позицию РПЦ по конкретным вопросам из области прав человека. В частности, иерарху был задан вопрос: "А как Церковь вообще относится к смертной казни?" Ответ владыки заслуживает того, чтобы привести его полностью:

"Христос, которого казнили, нигде не высказывался против смертной казни. И потому у Церкви нет на нее запрета.

Хотя Церковь делала все, чтобы смертные приговоры, которые выносили в дореволюционной России, не приводились в исполнение. Она пользовалась своим историческим правом печалования перед светской властью об участи приговоренных к смерти. И благодаря печалованию Церкви за 100-150 лет было осуществлено меньше десятка смертных приговоров.

Если же речь о современной России, то, учитывая состояние нашего правосудия, смертная казнь с легкостью может превратиться в легальный способ избавления от конкурентов. Потому сейчас введение смертной казни - страшная опасность. Ибо по суду, на законных основаниях, могут начать убивать невинных. Ведь у нас, как вы знаете, многое покупается. И поэтому я бы сказал так: давайте не отменять смертной казни, но и не принимать закон о ней. Пусть сохраняется мораторий".

Тут что ни слово, то золото. Прежде всего, поражает логика рассуждения: Христос, сам подвергнутый смертной казни, против казни как таковой не высказывался - следовательно, церковь относится к ней без предубеждения. Но ведь Христа казнили публично, и притом особо мучительным и унизительным способом. Неужели митрополит Кирилл и церковь, от лица которой он говорит, выступают за предание преступников смерти посредством распятия? А перед казнью Иисуса бичевали - так что, церковь не имеет ничего против пыток? Да и, например, такое явление, как рабство, Христом осуждено не было: неужели и на рабство у церкви "нет запрета"?

Наверное, для верующего человека эти риторические вопросы звучат кощунственно - но кощунства тут не больше, чем в высказывании митрополита Кирилла. И неловко напоминать одному из высших иерархов РПЦ, что казнь Иисуса описывается в Евангелии без особого сочувствия по отношению к ее вдохновителям и исполнителям. А Христос, как известно и верующим, и неверующим, недвусмысленно осуждал всякое насилие, всякое причинение зла людям, даже в качестве возмездия за преступление, и приписывать ему одобрение смертной казни "по умолчанию" очень похоже на богохульную клевету.

Но продолжим следить за ходом мысли митрополита Смоленского и Калининградского. Оказывается, в царской России церковь, не возражая против смертной казни, все же стремилась сократить число казнимых. Почему? По присущему ей гуманизму? Или из-за сомнений в правомерности смертных приговоров? Митрополит не дает ответа - но смело утверждает, что именно благодаря церковному "печалованию" за последние 100-150 лет (так все-таки 100 или 150?) российской монархии было казнено менее десяти человек.

Да, прав Максим Соколов: прежде чем говорить о предмете, желательно чему-то учиться и что-то знать. Даже школьнику известно, что в Российской империи со второй половины XVIII до начала XX века число казненных по приговорам судов измерялось многими десятками, а с 1905 года счет пошел на сотни и даже тысячи - и это не говоря о том, что вплоть до реформ Александра II широко применялись жестокие телесные наказания (битье кнутом, плетьми, шпицрутенами), по сути представлявшие собой ту же казнь - только более долгую и мучительную. Трудно себе представить, что столь образованный человек, как митрополит Кирилл, ничего этого не знает, что он не слышал ни о повешенных декабристах и народовольцах, ни о "столыпинских галстуках". Так что, как ни печально, церковного иерарха приходится уличить в элементарной лжи. А ведь лгать (лжесвидетельствовать) запрещено еще Моисеем.

Между тем о "печаловании" церкви об участи приговоренных к смерти история почему-то умалчивает. Во всяком случае, в известном сборнике "Против смертной казни" (Москва, 1906, 1909), авторами которого были не только юристы, писатели и общественные деятели, но и религиозные мыслители и священнослужители, ничего о таком церковном заступничестве не сообщается. Напротив, деятели церкви, участвовавшие в законодательной дискуссии о смертной казни, развернувшейся после 1905 года, высказывались в пользу "высшей меры", используя уже знакомый нам богословский аргумент. Вот, например, что говорил на заседании Государственного Совета 27 июня 1906 года протоиерей Тимофей Буткевич: "Слишком смелы те комментаторы новозаветного учения, которые утверждают, будто бы в Евангелии есть прямое осуждение смертной казни… Такого осуждения я не нахожу" (см.: "Смертная казнь: за и против". М., 1989, с. 139).

И подобная логика в устах церковников уже тогда не была в новинку. Когда в начале 1860-х годов на повестку дня встал вопрос об отмене в России телесных наказаний, поборником сечения выступил самый авторитетный иерарх православной церкви - митрополит Московский Филарет. Историк Николай Евреинов, автор фундаментальной "Истории телесных наказаний в России" (СПб., 1913), цитируя рассуждения Филарета о пользе порки, замечал: "Страстные речи почтенного иерарха невольно вызывают недоумение: что побуждало его так яростно выступать в защиту телесного наказания? Он не останавливается ни перед чем, насилует догматы христианства, хватается за Ветхий Завет, за пример Апостолов. Это не есть трусливый лепет робкого реакционера, это не злостные выкрики упрямого розголюба, это проповедь горячего сердца, пылкого темперамента, твердо верующего в свою правоту".

Наш современник митрополит Кирилл этой твердой веры в свою правоту, кажется, не унаследовал. Одобряя смертную казнь вообще, он выступает против ее восстановления в сегодняшней России - мол, при нашем нынешнем правосудии "высшая мера" будет применяться для разрешения споров хозяйствующих субъектов. Сказано смело: ведь коль скоро суды в стране повально продаются и покупаются, следует срочно отменить юстицию как таковую. Однако такого радикализма владыка чуждается. По его мнению, правильно будет оставить все в теперешнем межеумочном положении: законодательно казнь не отменять, но и на практике не восстанавливать (прямо по Троцкому: "войну прекратить, мира не заключать"). А со временем, когда в судах у нас воцарится неподкупная истина, можно будет, благословясь, вновь начать расстреливать потихоньку...

Мнение ведущего идеолога РПЦ о смертной казни высвечивает специфику церковного подхода к правозащитной тематике лучше, чем многословные рассуждения митрополита и его единомышленников о неких "нравственных координатах", которыми-де непременно следует дополнить международно признанную концепцию прав человека. Казалось бы, чем плохо: ведь нравственностью ничего испортить нельзя. Но идея свободной человеческой личности, наделенной неотъемлемыми правами, изначально нравственности не противоречит, а наоборот, лежит в основе общечеловеческой этики. А когда к правам человека пытаются в тех или иных целях привить обветшалые церковные догматы, а то и просто соображения, продиктованные политической конъюнктурой, гибрид получается нежизнеспособный.

Разумеется, сторонники либеральной концепции прав человека могут ошибаться, проявлять поверхностность и некомпетентность. Но они хотя бы не претендуют на истину в последней инстанции и не навязывают обществу невежественные и аморальные суждения, прикрываясь авторитетом традиции и божественного откровения.