Владимир Путин провел очередную "Прямую линию" - традиционную ежегодную встречу с народом. В течение 4 часов 16 минут российский национальный лидер, как обычно, в качестве простого зрителя смотрел репортажи "наших корреспондентов", творил чудеса, вызволяя из тюрьмы косаток, и отвечал на разнообразные вопросы граждан, находившихся в студии и далеко за ее пределами. Как ни удивительно, эта, семнадцатая по счету, встреча президента с россиянами вызывала некоторый интерес - на фоне дела Ивана Голунова, например. Предполагалось, что Путину захочется всерьез поговорить на темы, связанные с полицейским произволом в стране. Путину не захотелось.

Напоследок оратор едва сдержал слезы. Его спросили о том, бывало ли ему стыдно, и он вспомнил, как в начале президентской карьеры совершил ужасный промах. Где-то в провинции повстречалась гаранту пожилая женщина, она бухнулась ему в ноги и протянула записку, он передал бумажку помощникам, и те ее потеряли. Они потеряли записку, а ему стыдно до сих пор. Это был последний вопрос и последний ответ, красивый финал спектакля, но вот беда - спектакль опять получился очень скучный.

Причем на сей раз скука усиливалась тем обстоятельством, что от этой пресс-конференции даже отдельные скептики ожидали каких-то маленьких сенсаций. Известно же было, со слов знаменитых наших главных редакторов, что Путин принял личное участие в судьбе журналиста Голунова. А это значило, что он как минимум хочет как-то отбалансировать ситуацию с оборзевшими силовиками, и тут имелось немало сюжетов, о которых президент мог бы поговорить.

Про дагестанского журналиста Абдулмумина Гаджиева, допустим, задержанного в прошлую пятницу. Про дела "Нового величия" и "Сети". О штрафах за фейковые новости и оскорбления его сказочного величества. Нет, никто, за исключением разве совсем уж отпетых оптимистов, не мог ожидать, что Путин прямо вот не сходя с места объявит в стране перестройку и демократизацию. Однако оптимисты, настроенные реалистично, предполагали, что президент как-то выскажется на сей счет. В том духе, как он беседует, допустим, с правозащитниками, потрясая справочками от ФСБ, но и обещая дальше разбираться в этих скорбных делах.

Вышло иначе. За четыре часа мы не услышали ни одного вопроса ни про каких политзеков, и географические названия типа "Шиес" или "Екатеринбург" тоже никому не пришли на ум. А это означало, что таково было его решение, и ведущие в студии аккуратно отбраковывали такие вопросы. В итоге дагестанские старейшины выпивали в кадре за здоровье любимого вождя, ответ на вопрос блогера касательно оскорбления величества свелся к тому, что госсимволы трогать нельзя, а про сказочного Путина выступающему, складывалось впечатление, не доложили.

По поводу Ивана Голунова разговор получился вообще странный. Анна Федермессер, а потом ведущая Елена Винник высказались насчет декриминализации 228-й "антинаркотической" статьи УК, и Владимир Владимирович в жесткой манере сообщил, что он против, "потому что угроза для страны, нации, нашего народа очень велика". А дальше вдруг вспомнил "того журналиста, о котором вы упомянули", хотя его не упоминал никто. Имя Голунова не упомянул и Путин, вскользь заметив, что генералы уволены, а за полицейскими нужен контроль, чтобы не подбрасывали наркотики. То есть не пожелал говорить о том, как спасал спецкора "Медузы", или опровергать эти слухи. Ибо счел тему исчерпанной, а то и опасной для себя: вообразят, мол, что режим смягчается, а ему отдуваться, вновь закручивая гайки.

Оттого мы так скучали, что он цензурировал и вопросы из публики, и свои ответы. Однако в сценарии, под занавес, была прописана человечность, и он не без блеска отыграл эту сценку. Запомнилось, что ему стыдно. Забудется почему.